В тель-авивском культурном центре "Бейт-Лейвик" состоялся вечер памяти поэта
Александра Белоусова, на который собрались
многочисленные почитатели его таланта и собратья по перу.
На вечере присутствовали также его вдова Шошана (Роза) и сын
Алексей.
Как сказал в своем кратком
вступительном слове председатель Союза идишских писателей
Даниэль Галай, Александр Белоусов заметно укрепил поэзию на
языке идиш в Израиле. Надо сделать всё, чтобы его поэзия продолжала звучать.
Реквиемом прозвучала "Песня
о новой стране" Белоусова в исполнении известной певицы Рут
Левин под аккомпанемент на гитаре его сына. Проникновенные слова песни-оды
буквально наэлектризовали зал, мистически заполнили явственным присутствием
поэта, чья душа была наполнена
любовью и болью за свою новую
страну.
Израиль стал его судьбой
более чем за четверть века до того, как Белоусов приехал сюда.
Два языка "сынов Израилевых" -
иврит и идиш - он в совершенстве
освоил еще с ранней юности, когда
приобщился к ТАНАХу. О феномене Белоусова говорили неоднократно в газетах и на радио. На
этот раз о нем делились воспоминаниями друзья и коллеги.
Ветеран идишской литературы
Эли Бейдер рассказал о разносторонней поэтической, журналистской, переводческой,
преподавательской и общественной деятельности Александра Белоусова.
Вспоминает Нехама Лифшиц,
легендарная исполнительница еврейской песни: "Однажды на гастролях в Самаре мне передали
записку на великолепном идиш, которая потрясла меня и глубиной
мысли, и болью за судьбу языка.
Но вслед - новое потрясение: за кулисы пришел сероглазый русский
парень лет пятнадцати. Его перевод ивритского стихотворения Бялика на идиш считаю лучшим из
известных переводов этого стихотворения. Ушел из жизни большой поэт, и о нем нельзя забывать.
А для
этого необходимо опубликовать
его разбросанные по газетам и
журналам произведения".
Драматург Михаил Фельзенбаум; "Белоусов неожиданно навестил меня в 1987 году в моем
"штетеле Белц", за две
тысячи километров от Самары. И в
том, чего я добился в своей литературной жизни, я многим обязан
ему. Он представился мне: "Я шабес-гой современного идиш".
Эти слова и само явление русского
парня, связавшего себя с идиш,
меня потрясли и зарядили целеустремленностью, вдохновением и
решимостью".
Подобные же мысли высказал поэт Моисей Лемстер, которого Белоусов также навестил в Кишиневе:
"Он поразил меня тем, что принято
называть "идишкайт".
Левия Гофштейн говорила о Белоусове как об эрудите, знатоке
еврейской истории, ТАНАХа и языков. За свою блестящую поэзию в
1998 году его удостоили премии
Давида Гофштейна (отца Левии).
Левия зачитала его стихотворение [цу дэр Идишер шпрах] ("Языку идиш"), в котором поэт
пророчески просит, чтобы его, еврейского пасынка, вспоминали не как 'Гер
цедека" (прозелита), а как идишского поэта.
Поэтесса Ривка Басман (Бен-Хаим) зачитала стихотворение, посвященное Александру Белоусову.
Две проникновенные песни посвятила Белоусову Рут Левин.
В заключение вдова поэта Шошана прочла свое стихотворение о
муже, о том, что ему
"...так много было дано,
что не постичь,
и так мало было дано,
что не успеть..."
Loading...
"Новости недели", 29 января 2004 года
Шломо Громан
УМЕР ЕВРЕЙСКИЙ ПОЭТ И ПУБЛИЦИСТ АЛЕКСАНДР БЕЛОУСОВ
27 января 2004 года в Маале-Адумим в возрасте 55 лет после продолжительной болезни
скончался поэт и публицист Александр Белоусов. Чистокровный русский, уроженец Самары,
он в совершенстве выучил идиш и иврит, преподавал оба еврейских языка и писал на идиш стихи.
В Израиле Белоусов жил с 1990 года, был удостоен литературной премии за творчество на идиш,
сотрудничал в прессе на русском языке.
Подробные сведения о жизненном пути Александра Белоусова содержатся в интервью, которое
Александр Брод взял у него в 2001 году
для сайта
фото А. Белоусова.
АЛЕКСАНДР БЕЛОУСОВ: "НАША ИДИШСКАЯ КУЛЬТУРА НЕ ИСЧЕЗНЕТ"
Александр Белоусов - человек, без сомнения, уникальный. Чистокровный русский, он даст фору любому ортодоксальному еврею. Блестяще знает иврит и идиш, традиции и культуру еврейского народа, много лет публикует стихи и статьи в еврейских изданиях России, Израиля, США. В конце 80-х стал одним из основателей первого в Самаре Общества еврейской культуры "Тарбут лаам". Вскоре волею судьбы уехал в Израиль, где стал одним из ведущих поэтов и публицистов, пишущих на идиш.
- С чего началось Ваше увлечение еврейской культурой?
- Это случилось в 1961 году, мне было 13 лет. Моя классная руководительница Евгения Александровна Матульская увидела у меня "Забавную Библию" Лео Таксиля, велела вернуть книжку в библиотеку и дала мне Библию: "Прежде, чем читать всякие глупости, прочти первоисточник!" Вам, человеку другого поколения, трудно себе представить, какого мужества и героизма это от нее требовало: ведь тогда был самый пик хрущевской антирелигиозной кампании... Так вот, прочел я Библию - и загорелся выучить иврит, чтобы узнать настоящий первоисточник. А дальше пошел в синагогу, и раввин Менахем-Иегуда-Лейб Опенштейн познакомил меня с моим первым учителем Давидом Исааковичем Локшиным. Очень скоро я стал бывать у него каждый день. Он сам, его сестры и все соседи говорили на идиш, так что я усвоил язык буквально из воздуха. Потом выучил иврит.
- Что тогда представляла собой синагога?
- Она медленно, но неуклонно вымирала. Пока был жив раввин Опенштейн, он еще вел занятия по Талмуду. Но после его кончины - русской даты не помню, а по-еврейски это случилось 17 элула 5735 года - все становилось печальнее день ото дня. Даже в Песах, Рош ха-Шана и Йом-кипур с каждым годом приходило все меньше народу.
- Это происходило, должно быть, не без участия местных властей?
- Да нет, я бы не сказал. Местным властям, включая КГБ, головную боль доставляли прежде всего так называемые баптисты-раскольники, активно не признававшие советского законодательства о культах. А на евреев особого внимания не обращали. Того, что творилось в Москве и Ленинграде, не говоря уж о Киеве или Минске, мы не пережили. Катя, жена моего сына, не верит мне, когда я рассказываю о Самаре, и спрашивает: "У вас советской власти, что ли, не было?"
"Отказники" были? Не знаю. Помню, был некто Абрам Яковлевич Фиговский, человек сумбурный и шебутной. Его, в конце концов, буквально умолили уехать. А когда в конце 70-х захотел уехать Эдик Вайнерман, с которым мы вместе учились в институте, никто ему особых трудностей не чинил. Сейчас он, насколько мне известно, профессор истории в одном из университетов США.
- А были в городе люди, серьезно интересовавшиеся еврейской культурой?
- Что значит интересоваться? Были люди самого разного социального статуса, которые этой культурой жили. Арон Яковлевич Пломпер, например, его имя в Самаре, насколько я знаю, не забыто, особенно в театральном мире. Абрам Яковлевич Крейндель замечательно знал иврит и имел небольшую, но хорошую еврейскую библиотеку. Совершенно блестяще владели ивритом Израиль Лазикович Бернштейн с супругой, жившие в поселке радиоцентра. Михаил (Мойше) Аронович Злочистый, отец одной из моих соучениц по школе, прекрасно знал идиш, получал из Варшавы еврейскую газету и давал мне ее читать. Еще с одним Мойше, по фамилии Шранк, мы дружили много лет, до самого моего отъезда. Он был уроженцем польского города Кутно, лично знал всех героев ранних рассказов идишского классика Шолома Аша, так что, когда я их читаю, то словно встречаюсь с давно знакомыми людьми! А они все, как и тот, кто их увековечил, давным-давно уже умерли и истлели. Вот ведь что делает литература!
Вы, может быть, удивитесь, но помнил идиш и наш сосед по дому народный артист России Георгий Александрович Шебуев; от него я узнал много старинных анекдотов. Хорошо знал язык, хотя не афишировал этого, Василий Павлович Финкельштейн, руководитель филологической школы при Дворце пионеров - там, кстати, я познакомился с Розой, своей женой. Очень много мне дала дружба с Владимиром Иосифовичем Карасиком, часовщиком и музыкантом... Про каждого можно написать книгу.
Не могу не упомянуть особо Натана Соломоновича Крулевецкого - этот человек, польский, а позже советский коммунист, дважды "сиделец" в годы Сталина, избежал сумасшествия во время второй отсидки только тем, что стал по словечку вспоминать ТАНАХ на иврите. Он, его беседы, устные и письменные мемуары (к сожалению, пропавшие безвозвратно), его переписка с жившими в Израиле братом и племянницей буквально слепили наше национальное сознание - мое и Розы.
- А какая-нибудь культурная работа в те годы велась? Были кружки, например?
- Я пытался организовать кружок еврейской культуры в пединституте. Евреев у нас было много. Профессора Иосиф Маркович Машбиц-Веров и В.А. (полного имени-отчества не помню) Стальный знали идиш и иврит. Хорошо говорил по-еврейски доцент Михаил Герцевич Басин. Оба наших "главных педагога" - Лев Михайлович Сегал и Яков Семенович Турбовской - тоже знали идиш, особенно хорошо Сегал, он окончил до войны еврейскую семилетку. Даже преподаватель русского языка доцент Александр Андреевич Гребнев, уроженец старообрядческого села Екатериновка, понимал по-еврейски - подхватил от тестя. Помнила идиш и его жена, Эльгирия Яковлевна Гребнева, преподававшая чешский язык.
Среди студентов тоже были ребята и особенно девушки, помнившие язык - Ида Штейнберг, Муся Борисонник, Мина Ткач, Дели Райхчина. Я к тому времени стал пытаться сочинять стихи на идиш. Короче, нас было достаточно много, и в мае 1967 года мы уже придумали название нашему кружку - "Алеф". Но тут разразилась Шестидневная война, и пришлось оставить эту затею.
- Тогда-то Вы и попали в поле зрения КГБ?
- Наверное, даже раньше, но неприятности начались в 1975 году, когда мы с Розой побывали в
Минске и познакомились с тамошними сионистами - полковниками Советской Армии Львом Петровичем Овсищером и Ефимом Ароновичем Давыдовичем. При возвращении в Самару нас обыскали в аэропорту, вытрясли привезенную литературу. Вызывали на беседы, "навещали" дома. Дважды мне объявляли официальное предостережение об уголовной ответственности за сионистскую пропаганду...
- Вы упомянули, что в институте уже пробовали сочинять стихи на идиш. Как Вам это пришло в голову?
- Языком я к тому времени владел совершенно свободно, как родным. Когда вышла книга стихов замечательного поэта Шмуэла Галкина "Майн ойцер" ("Мой клад"), я ее прочел и был так потрясен, что захотелось попробовать писать самому. Примерно через год в Самару приехала с концертами Нехама Лифшиц, я набрался смелости, пришел к ней за кулисы и попросил ее послушать мои опусы. Она была потрясена, и не столько стихами - они были тогда весьма слабыми, - сколько их языком. Нехама рассказала про меня в еврейских культурных кругах, через год к нам в Самару приехал поэт Мотл (Матвей) Грубиян - вот он-то и втащил меня в еврейскую литературу буквально за уши. Привел меня в редакцию журнала "Советиш Геймланд", заволок в кабинет к редактору Вергелису и сказал: "Арон, вот это Белоусов, он не легенда и не мистификация, так что кончай тянуть резину, его стихи уже можно и должно печатать". Дело в том, что за год до этого один старый графоман зло подшутил над журналом, прислав свои - а может, и не свои - стихи от имени молодой девушки. Их напечатали, а потом все раскрылось, и вышел позорный конфуз. Вергелис боялся, что его кто-то опять мистифицирует. Вдобавок он опасался сенсации: гой, а пишет по-еврейски! Но все же он напечатал меня в сентябрьском номере "Советиш геймланд" за 1969 год, а потом уже не мог пойти на попятный: вся идишская пресса мира подняла меня на щит...
- Ивритская пресса тоже, кажется, не осталась равнодушной?
- Да, на мои стихи сразу и очень тепло откликнулись еще живые в то время классики Авраам Шлёнский и Мирьям Ялан-Штекелис. С Авраамом мы переписывались на иврите (его письма ко мне опубликованы в собрании сочинений), а Мирьям попросила писать ей по-русски. Она даже что-то из моего перевела на иврит и опубликовала.
- С кем из писателей Вам довелось подружиться?
- Претендовать на чью-то дружбу я никогда не смел, уже хотя бы только из-за колоссальной разницы в возрасте. К тому же почти со всеми не только зарубежными, но и советскими писателями я вынужден был общаться лишь письменно и изредка по телефону.
Мотл Грубиян был больше чем друг - он относился ко мне буквально по-отечески, страшно боялся "злого глаза" и потому предостерегал меня от общения с наиболее близкими мне по духу и по творчеству поэтами, такими, как Зяма Телесин, Рахиль Баумволь и особенно Иосиф Керлер. Я встретился с ними только в Израиле.
Очень много дала мне многолетняя переписка с Марком Абрамовичем Разумным из Риги. Мой стиль письменной речи сложился под его сильным влиянием. С ним у нас были отношения родственные, я почти сразу стал называть его дедушкой, а он меня внуком. Мой родной дедушка, Алексей Алексеевич Компасов, был тогда еще жив. Он не ревновал и до самой своей смерти переписывался с Разумным независимо от меня - по-русски, естественно.
У дедушки Разумного я в 1969 году побывал. Кроме него я был хорошо знаком лично с киевской поэтессой Ривочкой Балясной и с писательницей Широй Горшман. У обеих мне довелось подолгу жить.
- А с кем-нибудь из пишущих на русском языке Вы были знакомы?
- С юности и доныне люблю Александра Петровича Межирова. Я часто бывал в гостях у его тети Зинаиды, жены скрипача, преподавателя музучилища Юлиана Абрамовича Судакова, по прозвищу Паганини, - надеюсь, его помнят в Самаре. Однажды я прочел ей свои стихи, и она сказала: "Ах, как хорошо! Если бы Саша мог это слышать!" Я спросил, кто этот Саша, и она рассказала мне про Александра Петровича и дала почитать его сборники "Прощание со снегом" и "Подкова". После этого я стал разыскивать его книжки и публикации, где только мог, и написал ему письмо. Он ответил. В последующие годы мы много раз хотели встретиться, но всегда в последний момент что-то мешало, и мы решили: не судьба. Да и вряд ли мы подружились бы: слишком уж нелюдимые оба.
Лично я знал Льва Адольфовича Озерова, негромкого, но удивительно тонкого поэта, профессора Литинститута. Мы много лет переписывались.
- Каким Вам вспоминается Арон Вергелис?
- Сложный он был человек. Иосиф Керлер, например, попросту не мог спокойно слышать его имени. Что вам сказать? Я, естественно, не был его другом, друзей у него не могло быть по определению. Но все же он в моей жизни сыграл немалую роль. Нехама Лифшиц как-то раз сказала мне: "Не говори о нем плохо, наши с ним счеты - это наши дела, а для тебя он, как я понимаю, сделал все, что мог". Но разве можно забыть то, что опять-таки Нехама мне рассказала? Однажды, еще при жизни Шмуэла Галкина, он заявил ему: "Как только ты умрешь, я всех их вот так зажму!" - и показал, как зажмет всех уцелевших еврейских писателей в кулак. Эту программу он во многом выполнил.
- А как понимать слова г-жи Лифшиц, что для Вас он сделал все, что мог?
- Ко мне он относился лучше, чем к другим "непослушным", и позволял мне больше. Почему? Мне передавали, будто однажды он брякнул: "Пусть этот гой в случае чего отдувается за еврейские грехи". Что называется интернационалист!
- Тогда скажите, кому первому пришла в голову мысль создать в Самаре общество еврейской культуры?
- Группа еврейских интеллигентов собралась в ДК "Звезда", стали придумывать название. Досыта наслушавшись таких предложений, как "Штерн" ("Звезда"), "Ройтер штерн" ("Красная звезда"), "Красное знамя", - короче, если там не докатились до "Заветов Ильича", то дело было за малым, - я попросил слова и сказал: "Друзья, мы собираемся не политпросветом заниматься, а изучать и распространять еврейскую культуру. Думаю, что в названии общества нужно отразить именно это. Далее, думаю, что назвать общество лучше на национальном языке - иврите, а не по-русски и даже не на идиш, при всей моей любви к нему. Когда-то, еще задолго до революции, существовало культурно-просветительское общество "Тарбут лаам" - "Культура - народу". Предлагаю продолжить традицию и принять это имя". Это предложение вместе с еще двумя поставили на голосование, и оно прошло.
Кстати, старинное общество "Тарбут ла-ам" до сих пор существует, по крайней мере, в Израиле: от здания нашего концерна "Новости недели" до его тель-авивской резиденции "Бейт Тарбут ла-ам" буквально два шага.
- Как созрело Ваше желание уехать в Израиль?
- Желание созрело не столько у меня, сколько у моей жены Розы (здесь ее зовут Шошана). Я был, в общем и целом, удовлетворен своей работой в "Тарбут лаам" и вокруг него: преподаванием иврита, чтением лекций, выступлениями.
- С чего началась Ваша жизнь в Израиле?
- С самого простого: работы уборщиком в супермаркете. Потом Росс Пауэлл, муж старшей кассирши, тогда строительный подрядчик, пригласил меня поработать с ним. Параллельно я преподавал иврит как доброволец в ульпане при иерусалимском филиале одной из политических партий. Оттуда меня пригласили преподавать иврит в ОРТ (это русская аббревиатура "Организация ремесленного труда", ей тоже уже больше ста лет, сегодня это сеть прекрасных современных колледжей в стране и за границей), через полгода курс для репатриантов закрыли. Я побыл безработным, потом устроился в газету "Наша страна". С тех пор я перебывал во многих местах, но главным образом работал в газетах. Вот и сейчас сотрудничаю в концерне "Новости недели".
- Вы в Израиле уже 11 лет. Какой он, если отвлечься от расхожих штампов?
- Он очень неоднозначный и очень многоликий, как, по-моему, и Россия. Вообще наши страны очень похожи: обе сознают свою исключительную миссию в истории - это сознание весьма положительное, если не переходит в чванство, шовинизм и ура-патриотизм, - и в обеих порой проявляется элемент шапкозакидательства и излишней надежды на русско-еврейский "авось". Это иногда раздражает. А все остальное вполне нормально. Вы, конечно, хотите спросить о терроре: нет ли паники, не хотим ли мы куда-нибудь уехать или даже вернуться в Россию. Не так ли?
- Да, Вы угадали. Часто приходится слышать и читать, что подобными настроениями охвачены массы бывших россиян.
- Знаете, у россиян очень много недостатков, и если говорить о раздражении, то его у меня чаще всего вызывают именно "совки". Но ничего похожего на панику я в их среде не замечаю. Отъездные настроения больше свойственны, пожалуй, коренным израильтянам. Помню, когда мы прилетели сюда накануне войны в Персидском заливе, аэропорт трещал не только от наплыва нашего брата-репатрианта, но и от встречного потока отъезжающих - временно или навсегда.
- Как по-Вашему, почему вернулись в Россию, например, Максим Леонидов, Валентин Никулин, Михаил Козаков? Последний пишет, что большому мастеру в Израиле тесно. Это правда?
- Обратите внимание: вы назвали исключительно артистов, причем двое из них избалованы любовью и преклонением сотен миллионов зрителей. Может быть, именно этого им в Израиле и не хватало? Я желаю им всего самого наилучшего. Козакову я другого никогда не прощу: того, что он написал, будто Чехов в переводе на иврит звучит, как шум транспорта за окном. Не владея языком в должной степени, не ощущая его, нельзя о нем говорить столь безапелляционно и несправедливо.
- Вы пишете на идиш. Каковы, по-вашему, перспективы этого языка и созданной на нем культуры в Израиле и во всем мире?
- Тому, что было до Второй мировой войны, уже не бывать никогда. Но культура идиш настолько велика и уникальна, что окончательно погибнуть, я думаю, она не может. Однако она, скорее всего, перестанет быть специфически еврейской и приобретет международный характер. Такие тенденции заметны уже сегодня. Я - лишь один из неевреев, пишущих на идиш, есть и другие. А среди изучающих язык в России, Германии, других странах уже, насколько мне известно, больше не евреев, чем евреев.
Так что, еще раз скажу, культура наша не исчезнет, хотя и не восстановится в прежнем великолепии. Трудно ожидать, что одно и то же чудо - возрождение языка - повторится дважды.
