ИЗ ДЕТСТВА
Молния жильё моё прошьёт –
Встану рано, гляну в небосвод.
Чуть оденусь – выбегу босой.
Вот он, двор, и вот он, дождь косой.
Этот дождь теперь не замолчит,
Он по крышам весело стучит.
Может быть, я по-мальчишьи глуп –
Не могу без водосточных труб.
Мокну я под каждою трубой –
И, как ты, смеюсь я над собой!
* * *
На серебре и золоте мой оставался след:
Ведь был я гравировщиком не так уж мало лет.
Хотелось, чтобы надписи коснулись вдруг сердец.
Наивно это, может быть. Но всё же был я спец.
Теперь пером орудую. Сажусь писать чуть свет.
Кто знает, вдруг останется и здесь какой-то след.
ЙОСЛ-БЕЗДЕЛЬНИК
В лавке Шлойме у Йосла хромого
Любопытство прорезалось снова.
Задаёт он вопросы с рассвета:
“Сколько стоит вот это? А это?”
Пальцем тычет, без устали тычет,
Шлойме кличет, и кличет, и кличет.
Тот взъярился: “Ну что за поступки?
Сто вопросов – а где же покупки?”
И услышал от Йосла хромого:
“Ах, реб Шлойме, ну что тут такого!
Мне известно, как денежки тратят.
За вопросы, реб Шлойме, не платят!”
* * *
Зной нагрянет, ливни ли примчатся –
Главное – прощаться и встречаться.
Сердце радо всем – даю вам слово.
Распрощаюсь – и скучаю снова.
Раны мы, конечно же, залечим.
Кто сказал, что нам делиться нечем?
Друг от друга ничего не прячем.
И бывает, что от счастья плачем.
Даже на закате, на рассвете
Приходите! В радость встречи эти.
А простились – надо ль огорчаться,
Если суждено опять встречаться!
Борис Могильнер
К КАЖДОМУ ХРАМУ – СВОЯ ДОРОГА Посвящается моему заряжающему Автандилу Гогоберидзе
Ах, какие мелодии ты находил!
Это пела печаль, а не ты, Автандил.
Уносила грузинская песня туда,
Где в веках разрушались мои города,
Где заждались ушедших мои берега,
Где моя не ступала ни разу нога.
Под грузинскую песню грущу о своём.
Я молчу. Всё равно напеваем вдвоём.
Бой окончен. Я выжил. И всё же грущу.
Я на тех берегах своё племя ищу.
Заряжающий мой, дорогой Автандил,
Это ты меня к жизни опять возродил.
Это ты подсказал мне опять, дорогой:
Могут течь, не стесняясь, Арагви с Курой,
Не мешая друг другу, неся свою речь,
Ухитрясь родство горной влаги беречь.
Есть теченье твоё. Есть теченье моё.
Но и то, и то другое – одно Бытиё.
Автандил, побратим, а теперь подскажи:
Для чего защищаем свои рубежи?
Из далёких пространств улыбается нам
Деревеньки твоей незагубленный храм.
Улыбаются нам, может быть, неспроста
Златоглавая церковь и солнце креста.
А за церковью этой, ты видишь, за ней –
Всё, за чем я стремлюсь к синагоге моей.
Автандил, этой мой незапятнанный Храм,
Уничтоживший чванство моё и мой срам.
Автандил, мы дошли к ним? Так да или нет?
Только вечность, наверное, знает ответ.
1942, Глухорский перевал
* * * …Снег не тает на его виске.
Снег совсем бесшумный, как ведётся.
Возле гроба думаю в тоске:
Сколько мне шагать ещё придётся?
Думаю, что жил я так, как мог,
Что судьба нисколько не щадила.
Вот и тень легла на мой порог.
И отрыта новая могила.
Убывает мой недолгий век.
Слёз и слов сегодня не хватает.
И на сердце падает мне снег.
Сыплется на сердце – и не тает.
* * *
Бывает, спишь – и снится: вот исток.
Пещера вот. И здесь не спросят: “Кто ты?”
Здесь люди наги. Здесь готовят впрок
И топоры, и колья для охоты.
Они – бойцы, они не колдуны.
Они сражались разве ради славы?
У них мои глаза. Они черны.
И волосы почти у всех курчавы.
Пустыня. Зной. И так легко пропАсть.
Но мой предтеча впрягся в плуг сурово.
Смеялось племя вечерами всласть,
Когда шутил он и сверкало слово.
Тогда моя прабабка у царя
Была служанкой. Нет его известней.
И он, поэт, ей посвятил не зря
Бессмертную строку из “Песни песней”.
Краеугольный камень, может быть,
Прапрадед клал для основанья храма.
С Бар-Кохбою, чтоб волю не забыть,
Моя родня в колоннах шла упрямо.
Они вступали с римлянами в бой.
Захватчики их копьями кололи.
Легионеров на земле родной
Как можно было видеть им без боли?
…Какая небывалая беда,
Какая тропка и какая сила
Меня когда-то привела сюда
И с этою землёю породнила?
* * *
Что делать. Уж такой я тип.
Не отрекаюсь - виноват.
Короче говоря, я влип.
Какой тут рай?! Тут сущий ад!
Пылают семьдесят костров.
Я выход из огня ищу.
Что, доигрался, острослов?
Ропщи. И всё же не ропщу.
А сердце… Видишь – вот оно:
О Господи, на шраме шрам.
Пусть так, держусь я всё равно
Того пути, что выбрал сам.
* * *
…Подмосковной ночью снова слышу вдруг:
Кто-то нервно ходит у моих ворот.
А потом – затишье. Миг – и снова стук.
Кто же это снова спать мне не даёт?
Изгнанные строфы, это вы и есть.
Гневные, собрались вместе вы теперь.
На знамёнах ваших – и печаль, и месть.
Что же, вышибайте, вышибайте дверь!
