Маркиш Перец Давидович [25.11(7.12).1895 — 12.8.1952], еврейский поэт, романист и драматург. Родился в местечке Полонное Хмельницкой области. Работать начал в 8 лет. До десяти лет учился в хедере и у отца-меламеда. Рано покинув дом, жил в Бердичеве, Одессе, Молдавии. До 13 лет был певчим у кантора, позднее - банковским служащим, домашним учителем. Учился в Народном университете им. А.Л.Шанявского, занимался самообразованием, пытался сдать экзамены за гимназический курс в Одессе, где перебивался случайными заработками. C 1912 г. писал стихи по-русски. В 1916 г. был отправлен на
фронта 1-й мировой войны. Демобилизовавшись по ранению, в 1917 г. поселился у родителей в Екатеринославе. Тогда же выступил со стихотворениями, затем с рассказами на идише в местной газете "Кемфэр" ("Борец"), а вскоре - в сборнике "Эйгнс" ("Родное", К.,1918).
П.Маркиш был самым молодым в группе киевских поэтов-лириков, куда входили также Д.Гофштейн и Л.Квитко. Они стремились к революционному преобразованию жизни и поэзии.
В первом поэтическом сборнике "Швэлн" ("Пороги", К.,1919) и последующих ("Пуст ун пас" ("Неприкаянный"), "Штифэриш" ("Шалость"), Екатеринослав, 1919) Маркиш выступил с мажорными, экспрессивными стихами, исполненными пафоса обновления. В поэме "Волынь" (Вильно, 1921) он без идеализации, но с теплым юмором и налетом ностальгии изобразил быт местечка. Поэма "Ди купэ" («Куча», К.,1922; 2-е изд., Варшава, 1922), в которой П.Маркиш в гротескно-мрачных тонах излил горечь по поводу еврейского погрома, учинённого петлюровцами в Городище, была воспринята некоторыми критиками как "кощунственная" из-за язвительного обличения покорности евреев и необычной для идишской поэзии лексики, соседствующей с пародийными цитатами из молитв на Йом-Кипур.
В 1921 г. Маркиш уехал в Польшу, затем жил во Франции, посетил Германию, Англию, Францию, Испанию, Эрец-Исраэль, выступал с докладами о поэзии, участвовал в издании сборников и альманахов, публиковал стихи, критические и полемические статьи (в т.ч. в
в московском журнале "Штром"). Совместно с У.-Ц.Гринбергом и М.Равичем выпустил два номера экспрессионистского альманаха "Халястрэ" ("Ватага": Париж, 1922 и 1924). Вновь приехав в Польшу, Маркиш становится одним из основателей и авторов ежемесячного литературоведческого журнала "Литэрарише блэтэр" ("Литературные листки"). В 1926 г. Маркиш вернулся в СССР, поселился сначала в Харькове, затем в Москве. Среди опубликованных там книг: социально-исторические романы "Дор ойс, дор айн" ("Из века в век", 1929) и "Эйнс аф эйнс" («Один на один», 1934), эпические поэмы "Бридэр" («Братья», т.1-2, 1929 и 1941), "Нит гедайгет" («Не тужи», 1931 - о еврейских земледельцах и коллективизации), "Дэр тойт фун балэгуф" ("Чертополох", или "Смерть кулака", 1935 - сатирическое саморазоблачение кулака реб Аншеля), "Уфганг афн Днепэр" («Заря над Днепром», 1937 - о социалистической стройке), в которых отражены значительные события советской действительности, коренные перемены в жизни еврейского народа. Маркиш - автор сборников стихов "Фарклэптэ цифэрблатн" ("Заклеенные циферблаты", 1929 - сюда вошло стихотворение об Эрец-Исраэль) и "Фотэрлэхэ эрд" ("Отчая земля", 1938). Из пьес (сборник вышел в 1933 г.) наиболее известны "Ди эрд" («Земля», поставлена в 1930 г.), «Мишпохэ Овадис» ("Семья Овадис", с огромным успехом поставлена в 1937-38 гг. большинством еврейских театров СССР; рус. пер. 1938), "Дэр уфштанд ин гето" («Восстание в гетто», поставлена в 1946 г.). В мае 1941 в русских театрах Москвы, Ленинграда и Киева была поставлена пьеса "Кол нидрэ". В 1941-45 Московский ГОСЕТ поставил "Клятву", "Око за око", "Лесные братья".
Маркиш равно владел классической версификацией (поэма в сонетах "Чатырдаг", 1919) и свободным стихом ("Радио", Варшава, 1922 - скорбь и отчаянье в связи с еврейскими погромами на Украине), смело вводил неологизмы, поражал меткостью сравнений и метафор. Наиболее значителен его вклад в создание крупных поэтических форм, он считается классиком эпической поэзии на идише.
В 1939 г. Маркиш стал кандидатом в члены КПСС и кавалером ордена Ленина, в 1942-м - членом КПСС. Однако творчество поэта нередко выходило за идеологические рамки, установленные советским руководством. Еще в начале 30-х "пролетарский" критик М.Литваков прорабатывал Маркиша за проявления "национальной ограниченности". В 1940 г., в период дружбы СССР с гитлеровской Германией, написал поэму "Тэнцерн фун гето" ("Танцовщица из гетто", опубл. в 1942) и завершил начатую в 1927-м поэму "Фэрцикьёрикер ман" ("Сорокалетний"), охватывающую еврейскую историю от библейских времен до русской революции.
Поэма П.Маркиша "Милхомэ" («Война», 1941—48) явилась одним из первых эпических произведений о борьбе с нацизмом. Маркиш вступил в Еврейский антифашистский комитет, редактировал сборник "Цум зиг" ("К победе", 1944) и литературно-художественный альманах «hэймланд» ("Родина", 1947—48). Роман о героизме Варшавского гетто "Трот фун дойрэс" («Поступь поколений», 1948) был опубликован в СССР в 1967 г. в искаженном виде. Значительный интерес представляют статьи, памфлеты, фельетоны и литературно-критические выступления П.Маркиша, в особенности его монографии о С.Михоэлсе (1939) и Шолом-Алейхеме.
На гражданской панихиде по Михоэлсу поэт мужественно прочитал свое стихотворение, где гибель актера названа убийством. 27 января 1949 года П.Маркиш был арестован. Расстрелян 12 августа 1952 г. вместе с другими деятелями ЕАК.
Лит.: Г.Ременик, "Перец Маркиш", «Советиш геймланд», 1965, №11; Г.Ременик, "Очерки и портреты", М.,1975; Краткая еврейская энциклопедия, т.5, Иерусалим, 1990.
В творчестве Переца Маркиша всё значительно и о значительном. Он может говорить о самом малом, но в его устах оно превращается в большое и важное. Но говорил он чаще всего не о малом, а о великом, точнее - о величественном и грандиозном: о мире внутренних переживаний человека, о мире социальной борьбы и о мире природы, которая в его поъзии объемлет всю Вселенную. Сами его произведения - больших масштабов как по форме, так и по содержанию. Пафос творчества Маркиша не знал преград. Порой кажется, что сам поэт не имел сил и сдерживающих импульсов, чтобы хоть на миг приостановить бурные потоки слов, стихов, образов, картин, сюжетов. Всевидящие его глаза замечали всё зримое; его чуткий слух не пропускал ни одного звука. Пламенная душа и горячее сердце откликались на все окружающие явления. Творчество П.Маркиша многообразно и пестро, как сама жизнь. То, что может подчас восприниматься в поэзии Маркиша как хаос и стихия, как языковая инфляция, как захлебывание словами, в действительности является органическим свойством художественного стиля. За внешней разбросанностью раскрывается целостный мир. Творческое изобилие Маркиша отражало могущество и богатство его таланта, а не беспомощность и бессилие. Поэт был не только богат, но и щедр. Он и романтик, и реалист. Говоря о Вселенной, он твердо стоял на земле. Горящий взор его был устремлен к звездам, голова запрокинута к небесам, а душа и сердце преисполнены радости и счастья земной жизни. Он гневно изобличал зло. В его стихах находят место не только города, местечки и села бывшего СССР, но и "миры иные": Париж и Рим, Иерусалим и Каир, Мадрид и Барселона. На заре своего творчества поэт увидел зарю новой жизни: На заре я был разбужен Звонкой песней петушиной, Росной россыпью жемчужин, Первым робким светом дней. (1917, перевод С.Левмана) Картины грандиозных событий, развернувшихся перед взором молодого поэта, внушили его сердцу безудержную радость. Подобно новорожденному младенцу, издающему первый крик восхищенья раскрывающейся жизнью, поэт весь отдается ликующему дню: В ликованье побежали Мне навстречу все дороги, Понеслись безбрежных далей Солнечные янтари. И упал я, утомленный, Словно капля дождевая, И проспал, прильнув влюбленно К сердцу алому зари. (Пер. С.Левмана) Поэтический язык молодого Переца Маркиша насыщен солнцем, светом, ясными зорями, радостным ветром, несущимся со всех концов земли навстречу расцветающему бурному веселью. Опьяненный запахами и ветрами революционных дней, опаленный горячим дыханьем революции, его лирический герой отдается могучей стихии: Вышел я нынче в зарю и в росу. Встречный, тебе свое сердце несу! (пер. С.Левмана) Восторг и оптимизм лирики Маркиша первых послереволюционных лет отмечены печатью политической неопределенности. И хотя его лирический герой категорически заявляет: "Всё уже знаю и понял я сам", он еще очень мало знал и еще меньше понимал. В основе "вселенскости" или гиперболичности образов и поэтического языка лежит своеобразное восприятие и художественное воплощение действительности, характерное для творчества Маркиша на всем протяжении его литературной деятельности. В этом отношении еврейский поэт близок к Маяковскому. У обоих преувеличение и гипербола являются не данью молодости, а особенностью художественного стиля, которая со временем не исчезала, в приобретала все более совершенный характер. Перец Маркиш начал свой творческий путь как лирик. Таковым он остался до конца своих дней, хотя и создал немало широких эпических полотен, поэм и романов. Лирика Маркиша разнообразна по своим мотивам и охватывает различные стороны жизни человека. Мотивы любви переплетаются с политическими мотивами, задушевные интимнейшие настроения сочетаются с глубиной и мудростью философских раздумий. С течением лет лирика Маркиша, обогащаясь, становилась все более зрелой и достигала высоких классических форм, ясности и емкости образов, строгой простоты поэтического языка. Хотя творческий путь Маркиша был неровным, противоречивым, он всякий раз умел преодолевать препятствия на пути своего художественного развития и поднимался на новую ступень. Сравнительно легко и быстро Перец Маркиш расстался с декадентскими предрассудками и анархистскими тенденциями, имевшими место в его лирике первой половины 20-х годов. В 30-х гг. его лирика приобретает огромную силу в выражении глубочайших чувств и переживаний. Ее отличает богатая и яркая символика; в образной ткани поэтического языка Маркиша проявляется его неповторимая манера выражения мыслей и ощущений, страстей и побуждений. В лирическом цикле "Весна" чувства любви выражены очень широко и глубоко, как естественное проявление жизни в природе. Чувства человека проявляются в его связях со всей жизнью на земле, как созревание, расцвет и осуществление всех желаний человека. Еще более сильны в лирике Маркиша мотивы гражданские. Они особенно развились в его поэзии во второй половине 30-х и в 40-х годах. Звонкий голос поэта откликается на все важные политические и социально-экономические события в национальном и интернациональном масштабе. Центральное место в творчестве П.Маркиша последнего десятилетия занимала Вторая мировая война. Цикл стансов "Танцовщица из гетто" (1940) становится в ряд лучших достижений мировой поэзии. Скорбя о страданиях всех народов под пятой фашизма, поэт, естественно, не может пройти мимо Катастрофы собственного народа, методично истребляемого арийскими извергами. "Танцовщицу из гетто" можно рассматривать как итог идейной эволюции. В 1922 году Маркиш написал поэму "Куча". То был истерический крик боли и бессилья в связи с еврейскими погромами на Украине во время гражданской войны. Тогда поэт не видел никаких перспектив, никакого выхода. Полное отчаянье, богоборческие тирады, абстрактный протест против виновников национального бедствия и полное непонимание причин этого бедствия - вот что характеризовало ту поэму. Стансы "Танцовщица из гетто", при всем их трагизме, исполнены историко-философского оптимизма, уверенности в торжестве справедливости, в неминуемом поражении сил зла. После войны лирика Маркиша достигла зрелости, умудренной опытом жизни и творчества. Буйный стих становится более умиротворенным. Поэтическое слово Маркиша последних лет полно задумчивости и философской глубины, пронизано стремлением вникнуть в сокровенный смысл человеческого существования. Из стихотворений 1947-48 годов выделяется "Кавказ", потрясающее мощью поэтического языка, широтой изображения и многокрасочностью живописи. Такой величественной картины Кавказа еврейская поэзия еще не знала. Бездонна грусть поэта, когда он говорит о "Подолии в крови", о "Волыни в золе и пепле". Ни один еврейский писатель во всем мире не выразил с такой силой скорбь по погибшим, как Перец Маркиш. Большие поэты зачастую пророчески прозревают будущее; они не только подводят итоги прошлому и осмысливают настоящее, но и предугадывают свою судьбу. Маркиш тоже пропел свою лебединую песню - в 1948 году, перед самым арестом. До самого конца своего творческого пути поэт находился во власти неуемного вдохновения:
Поднимались мы по круче
Выше птицы, выше тучи,
Нами высь побеждена -
Наливай полней вина,
Так подымем же бокалы,
Чтоб желанье явью стало!
Уводила песня в дали,
Мы пучину побеждали,
Опускаясь глубже дна -
Так налей полней вина,
Чтоб народной мощи реки
Не иссякли бы вовеки!
Лето кончилось нежданно,
Наступила осень рано,
И зима прийти должна -
Наливай полней вина!
Мы бокал подымем пенный
За цветенье нашей смены.
Мы седеем. Ну и что же!
Нами век наш славно прожит,
Отдан родине сполна -
Так налей еще вина!
Пусть, завидуя по праву,
Помнят внуки нашу славу!
Сколько жить на свете белом
До печального предела,
Сколько нам гореть дано!..
Наливай в бокал вино!
Запрокинем к звездам лица -
Пусть заветное свершится! (перевод А.Ревича)
Маркиш остался жить в еврейской поэзии - голос его не заглушит время.
ПРЕД ЛИКОМ ВЕЧНОСТИ
(фрагменты из трагедии «Михоэлс-Маркиш»)
Государственный еврейский театр (ГОСЕТ), сыгравший весьма заметную роль не только в развитии идишистской еврейской культуры, но и в истории евреев СССР, знаменателен еще и тем, что в нем переплелись творческие и жизненные судьбы многих выдающихся людей, причастных к еврейскому искусству. Обычно, когда рассуждают на эту тему, вспоминают дуэт Михоэлс-Зускин («Близнецы» – так назвала главу о них в своей книге «Мой отец – Соломон Михоэлс» Наталия Вовси-Михоэлс). Иные, рассуждая о госетовских дуэтах, говорят «Михоэлс-Шагал», но их творческая дружба - так решила судьба - была очень недолгой. Один из самых долговечных дуэтов ГОСЕТа может быть назван «Михоэлс-Маркиш». Количество спектаклей, поставленных в ГОСЕТе по пьесам Маркиша, уступает разве что только Шолом-Алейхему. Творческая дружба Маркиша и Михоэлса возникла в конце 20-х годов.
В 1930 году Перец Маркиш закончил работу над первой своей пьесой «Нит гедайгет» («Не тужи»). В переводе на русский язык ее озаглавили «Земля». Под таким названием она была поставлена в популярном, в те годы в Москве, театре Корша. Такая интерпретация заглавия пьесы Маркиша не случайна: в ней речь идет о первых еврейских сельскохозяйственных поселениях около Джанкоя, в Крыму. Маркиша в то время очень интересовала тема «Евреи-земледельцы». Как известно, этой теме посвятил свое знаменитое стихотворение «Еврей» Владимир Маяковский:
…Взгляни
на еврея,
землей полированного.
Здесь
делом растут
коммуны слова:
узнай
хоть раз из семи,
который
из этих двух -
славян,
который из них -
семит.
Не нам
со зверьими сплетнями знаться.
И сердце
и тощий бумажник свой
откроем
во имя
жизни без наций,
грядущей жизни
без нищих
и войн!
Быть может, под влиянием этого стихотворения Маркиш написал поэму «Нит гедайгет!», она и стала «конспектом» будущей пьесы. Закончив пьесу «Нит гедайгет!», Маркиш отправил ее в Москву по двум адресам: в ГОСЕТ и в театр Корша. Пьеса была принята и в том, и в другом театре, но интерпретация этого произведения оказалась различной.
Почему Михоэлс, который в начале 30-х годов уже был в театре первым лицом, выбрал для постановки именно эту пьесу Маркиша?. Изменялось время, а с ним и репертуар театра. С Гольдфаденом, Мойхер-Сфоримом пора было прощаться – «новые песни придумала жизнь.
«Москва деятельно готовится к перевыборам… Стопроцентное участие трудящихся в перевыборах – вот лозунг дня.
Очень далеки союзы (творческие) от выполнения основной задачи текущего момента перестройки всей театральной жизни и художественной самодеятельности к отчетно-выборной кампании.
Между театрами заключается договор на лучшее проведение кампании…
Театр имени Мейерхольда вызывает ГОСЕТ на стопроцентную явку избирателей на общее собрание, на сбор ценных предложений к наказам и выдвижение лучших ударников производства г. Москвы в райсоветы».
Такие были лозунги. Все, чем мог отозваться Михоэлс на эти призывы, – постановкой «Земли» Маркиша.
Спектакль «Нит гедайгет» многие критики склонны были расценить как «перелом» в истории ГОСЕТа.
Два театра подошли к постановке этой пьесы совершенно различно. Тут дело в различие методов. ГОСЕТ – это театр социальных страстей, и все образы «Земли» он трактует как социальные маски. Театр Корша подошел к пьесе с точки зрения старого понятия об «амплуа», определив героев еврейской пьесы по старым канонам «героя любовника», «злодея» и др.» Одна из многих оценок в центральной прессе о постановке пьесы «Земля» в ГОСЕТе. Работа над этим спектаклем сблизила двух больших, но очень разных художников – Михоэлса и Маркиша. По свидетельству актеров Маркиш десятки раз «вырывал» рукопись из рук Михоэлса, отказывался от постановки пьесы в трактовке Михоэлса… Потом снова, после очередного звонка Михоэлса возвращал ее, и они продолжали бороться за каждое слово. Позже Маркиш поймет (и напишет об этом), что для Михоэлса текст – лишь канва. Михоэлс «обходится исключительно подтекстами». Но в 1931 году молодой, полный веры и надежд Маркиш не понимал еще этого…
В 1934 году Маркиш, увлеченный своим сотрудничеством с театром ГОСЕТ, влюбленный в Михоэлса, пишет статью «Ощущение писателя». Вот несколько цитат из нее:
«В зеркало Михоэлс глядит как в историю.
Он видит вторую половину девятнадцатого века, он видит ее на своем загримированном лице. Он видит ее воплощенной в его собственном культурном наследии.
Он видит себя идущим по вершинам тогдашней культуры. Ибо по самые склоны горы – глубокая темень и скорбь».
В этих нескольких строках - почти исчерпывающая характеристика актера Михоэлса, воплотившего на сцене героев XIX века.
После спектакля «Нит гедайгет» ГОСЕТ долго не обращается к драматургии Маркиша. В 30-х годах были поставлены столь знаменитые спектакли как «Король Лир» (февраль 1935 г.), «Разбойник Бойтре» по М.Кульбаку (октябрь 1936 года), «Суламифь» по Галкину (апрель 1937 г.).
Вскоре после «Суламифь» в ГОСЕТе ставят спектакль по пьесе С. Галкина «Бар-Кохба» (режиссер Г.А.Кроль) о восстании израильтян против римских завоевателей. Но ни в «Суламифь», ни в «Бар-Кохбе» Михоэлс не играл, а жажда актерской работы томила его. В репертуаре театра появилась драма П.Маркиша «Семья Овадис».
Быть может, Михоэлс решил, что в роли Зайвла Овадиса он сумеет выразить «новые… эмоции и страсти». А, может быть, уговоры Маркиша или жажда новой роли возымели действие? Тем не менее в премьере спектакля «Семья Овадис», состоявшейся 7 ноября 1937 года, главная роль сыграна Михоэлсом. Через 4 дня после премьеры он раскроет свой замысел – то, к чему стремился: «В спектакле должна быть выражена красота, сила, могущество народа, который ощутил наконец твердую почву под ногами. Таким должен быть спектакль… Я убежден, что Овадис откроет новую галерею сильных людей, героев, которые, наконец, заиграют у нас на сцене и в первый раз должны заиграть по-настоящему к 20-летию Октябрьской революции». (Михоэлс)
«Для московского ГОСЕТа, многие годы показывавшего старый еврейский быт, «людей воздуха», беспочвенных мечтателей, этот спектакль на современную волнующую тему – крупная удача, новый и значительный шаг вперед в деле овладения советской тематикой, отхода от старых позиций.
Постановщик спектакля, народный артист СССР тов. С.М.Михоэлс в этом спектакле показал себя еще и еще раз как крупный мастер. «Семья Овадис» – прекрасный волнующий спектакль, большая удача ГОСЕТа» - так писали об этой работе Маpкиша и Михоэлса в газете «Правда».
Понимал, безусловно, Михоэлс цену этой «большой удачи»… Понимал, как далека правда жизни от «правды» поставленного спектакля, в котором зритель узнает о том, что один из сыновей Зайвла Овадиса – Шайка – уехал в Палестину, второй сын работает секретарем райкома партии, а сам Зайвл – председателем колхоза, - усматривающим в своем сыне чужака и отщепенца – и все это в 1937 году! И можно понять сейчас чувства Михоэлса, когда он писал в газете «Советское искусство» от 17.11.37: «Роль Зайвла Овадиса даст мне возможность по-новому осмыслить и показать подлинного сына еврейского народа старого поколения, которое приходит к пониманию новой исторической правды». Что поделаешь, «правда» бывает разной, в том числе – «новой»!.. Но Михоэлс уже вжился в роль и не только Овадиса. *
31 марта 1939 года Михоэлса награждают орденом Ленина (Маркиш получил такую награду в январе того же года). Но, как известно, столь высокие награды давались не только «за заслуги», но и в качестве аванса…
Естественным продолжением этого явилась постановка в 1939 году (премьера 16 ноября) пьесы Переца Маркиша «Пир». (Орденом Ленина Перец Маркиш, как сказано выше, был награжден в январе 1939 года вместе с А.Фадеевым и М.Шолоховым; даже Л.Леонов, Ф.Панферов и К.Федин были удостоены тогда Ордена Красного Знамени). В эти дни в репертуар ГОСЕТа принята еще одна пьеса П.Маркиша «Клятва» – «о тяжелой судьбе еврейской семьи, бежавшей из нацистской Германии в Палестину (мог ли предположить автор «антисионистской» пьесы «Клятва» Перец Маркиш, что через 30 с небольшим лет его семья – вдова и сыновья – приложат неимоверные усилия, чтобы из СССР – оплота дружбы народов – вырваться в Израиль – М.Г.). Ставит «Клятву» народный артист С.Михоэлс… Премьера намечена на май 1939 года» Это цитата из официальной газеты «Советское искусство» от 6 января 1939 года.
Но пьеса «Клятва» так и не была поставлена в ГОСЕТе, а отмечать 20-летний юбилей только постановкой «Тевье-молочника» не выглядело бы естественным в те годы. Пьеса Маркиша «Пир» больше пришлась ко времени и обстоятельствам. Героическая эпоха гражданской войны дала драматургу благодатнейший материал для разработки темы о «бессмертии народа». Он показывает, какие могучие силы таятся в народных массах и как проявляются эти силы в дни опасности, когда контрреволюция пытается повернуть вспять историю человечества» Так оценила пьесу «Пир» газета «Московский большевик» в декабре 1939 года. Надо ли объяснять, что постановка Михоэлсом спектаклей по вышеуказанным пьесам Маркиша была не только «платой за страх», который, конечно же, квартировал в душах и сердцах творческих людей, но и расплатой за высокие правительственные награды и за положение в обществе. Через несколько дней после упомянутой статьи по пьесе «Пир», опубликованной в «Московском большевике», в газете «Правда» за 16.12.1939 было написано: «ГОСЕТу удалось создать страстный волнующий спектакль. В этом в первую очередь заслуга режиссера спектакля тов. Михоэлса».
Итак, Михоэлс поставил не один спектакль по пьесам Маркиша. Не будем вдаваться в анализ этих работ, заметим лишь, что ни «Семья Овадис», ни «Пир», впрочем, как и «Нит гедайгет» не стали этапными спектаклями в истории ГОСЕТа. Видимо, либо не та была драматургия, либо Маркиш «не давался» Михоэлсу. Забегая вперед, заметим, что на суде в 1951 году Маркиш даст негативную оценку режиссерской деятельности Михоэлса и будет утверждать, что последний "отказывался ставить пьесы Маркиша".
«Михоэлс был большим актером, я его не противопоставляю большому мировому искусству, но в среде еврейской драматургии он был известен… Ему не было интереса показывать художественную пропаганду социалистического общества. К 1937 году театр в своем падении достиг такого положения (заметим, что уже были поставлены и «Король Лир» по В. Шекспиру, и «Разбойник Бойтре» по М.Кульбаку, и «Семья Овадис» по П.Маркишу – М.Г.), когда терпение переходит всякие границы… С Михоэлсом мы были идейно чуждые».
Все это Маркиш говорил о Михоэлсе после длительно пребывания в камерах Лубянки, после бесконечных унижений и страданий. 7 января 1948 года Михоэлс поехал на заседание комитета по Сталинским премиям в Минск.
Из рассказа Эстер Маркиш:
«Вместе с Михоэлсом должен был ехать Маркиш. Однако в последний момент Маркиша отстранили от поездки, а в Минск поехали Фефер и Голубов…Михоэлс был приглашен на просмотр спектакля для отбора на Сталинскую премию. О том, что случилось дальше, никто тогда не знал. Говорили, якобы автомобильная катастрофа. Михоэлс погиб – его нашли мертвым на улице.
Я помню похороны Михоэлса: прибывает поезд, мы его встречаем на Белорусском вокзале, потом едем в театр. Я ждала в фойе, а Маркиш поднялся в зал, где открыли гроб. Через некоторое время он вернулся в фойе. «Не поднимайся туда! – Маркиш указал на закрытую дверь зала. – Ничего общего со Стариком…» - лицо Михоэлса было размозжено так, что понять, кто это, было очень трудно.
Доступ к телу был открыт в 12 часов, а люди ждали с шести…
И вот когда это все происходило, Маркиш все время искал меня глазами. Я стояла в стороне, помню, он спустился ко мне и сказал: «Я тебя очень прошу, найди мне какую-нибудь артистическую комнату, мне нужно удалиться туда на час, может быть, на полтора» Я его не стала спрашивать зачем – поняла, вероятно, ему надо что-то писать. Я нашла ему такую комнату. Он сказал: «Прошу тебя, постой тут и не давай никому сюда войти».
Маркиш пробыл в этой комнате около часа, вышел, показал мне листики и пошел наверх. Там он написал первые четыре четверостишья, которые потом прочитал у гроба.
Это стихотворение поэт Перец Маркиш назвал «Михоэлсу – неугасимый светильник».
Реквием Маркиша Михоэлсу стал едва ли не главным обвинительным документом против Переца Маркиша.
И еще из воспоминаний Эстер Маркиш:
За Маркишем пришли в ночь с 27 на 28 января. Его очень быстро увели, я едва успела попрощаться с ним. В машинке были стихи, которые Маркиш читал на похоронах Михоэлса.
И когда гэбисты были у нас в доме, то один из них подошел к машинке, бросил взгляд и говорит: «Так значит, Маркиш считает, что Михоэлса убили». Я сказала: «Я не сужу о стихах Маркиша без него. Это ваше дело, как их толковать». Тогда мне сказали: «Мы это забираем».
У меня не оставалось ни единой копии. Но Маркиш мне это читал на идиш, и я несколько дней ни о чем, кроме стихов, не думала, не ела, не пила – я восстанавливала у себя в памяти еврейский текст. И мы с моей приятельницей, актрисой еврейского театра – женой еврейского писателя Мистера – восстанавливали по памяти это стихотворение.
Это стихотворение я напечатала, но хранила его не дома, потому что это было страшным преступлением. А когда спал этот кошмар, я дала перевести эти стихи Пастернаку. Однако Пастернак через несколько дней позвонил мне и сказал: «Знаете, Эстер, у меня не получается. Маркиш для меня слишком великий поэт». Я ему говорю: «Борис Леонидович, это Вы для меня – великий поэт!» «Нет, Эстер, не выходит!»
После этого я дала перевести это стихотворение Штейнбергу – вовсе не поэту, а простому переводчику. И он великолепно справился с переводом. Но бедный Маркиш этих стихов так и не увидел. При его жизни были напечатаны только первые четыре четверостишья на идише в газете «Дер Эмес».
Памятник Михоэлсу ни в Москве, ни в Двинске не установлен. А нужен ли Михоэлсу памятник из бронзы? Перец Маркиш, первым оповестивший мир о злодейском убийстве Михоэлса, создал ему памятник более долговечный, чем из металла.
Приведу еще две цитаты. Одна – из последнего слова Маркиша на суде:
«За время нахождения в тюрьме я не чувствовал за собой никакого преступления, и мне было легко, несмотря на мои страдания за семью…
Граждане судьи! Я хочу сказать, что никакая клевета не сломила меня. Я считаю, что… если советский народ сам найдет, что мое слово полезное, то даст мне возможность и дальше служить нашей Советской Родине».
Михоэлсу, как известно, произнести последнее слово не дали – его зверски убили в ночь с 12 на 13 января 1948 года под Минском, во дворе дачи вождя Белорусского МГБ Цанавы.
А вот слова из последней прижизненной публикации Михоэлса в журнале «Огонек» (№44 за 1947):
«Актер… вместе со страной, с народом и армией борется за то, чтоб никогда не повторились ни Майданек, ни Треблинка»… И последние слова, обращенные к покойному отцу:
«Слушай, отец, всей душой, всем сердцем, всей мыслью, всем, чем я владею, служу советскому народу!»
Закончить эту статью я хочу отрывком из записной книжки Михоэлса: «Жизнь и смерть нельзя противопоставлять друг другу. Жизнь всегда старше смерти, хотя бы на одну жизнь. Ибо если бы не было жизни, нечему было бы умирать».
Жизнь всегда старше смерти…
Сказано в Талмуде: «Когда уходят праведники, заявляется зло…»