דער גרויסער אקטיאר און רעזשיסאר שלמה מיכאלס
ВЕЛИКИЙ ЕВРЕЙСКИЙ АКТЕР И РЕЖИССЕР СОЛОМОН (Шлоймэ) МИХОЭЛС
БИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА
Михоэлс (настоящая фамилия — Вовси) Соломон Михайлович [4(16).3.1890, Двинск (ныне Даугавпилс) — 13.1.1948, Минск], еврейский актёр, режиссер, народный артист СССР (1939 г.), лауреат Сталинской премии 1946 г.
Михоэлс вырос в благополучной еврейской семье, получил традиционное еврейское религиозное образование. Родители мечтали о юридической карьере для сына. Но Шлёмка Вовси (настоящая фамилия Михоэлса) рано начал писать поэмы и ставить пьесы в традициях романтической школы. Тогда же попал под влияние идей сионизма. Шлёмка - шалун, забияка, фантазер, был, тем не менее, одним из лучших учеников школы. Русскому языку он выучился только в 15 лет, а, между тем, режиссер Юрий Завадский, ученик великого Вахтангова, вспоминал, что Михоэлс владел русским языком великолепно. "Михоэлс чувствовал, понимал, знал русский язык во всем его богатстве и красоте". Через язык Михоэлс впитал и дух народа, его культуру.
В 1911 году Михоэлс поступил в Киевский коммерческий институт, откуда был исключен за участие в студенческих волнениях. Прежде чем стать артистом, недолго учился в Киевском коммерческом институте и на юридическом факультете Петербургского университета (1915–18 гг.) После Октябрьской революции поступил в открывшуюся в Петрограде Еврейскую театральную студию А.М.Грановского (впоследствии знаменитый Государственный еврейский театр, ГОСЕТ).
С 1919 г. С.М.Михоэлс на сцене. Один из основателей (1925 г.) и с 1929 г. художественный руководитель Московского государственного еврейского театра. Наиболее известные роли Михоэлса - Лир (“Король Лир” У.Шекспира), Тевье-молочник (по Шолом-Алейхему). С 1941 года Михоэлс - профессор школы московского театра. В феврале 1942 г. стал первым председателем Еврейского антифашистского комитета, созданного для "вовлечения в борьбу с фашизмом еврейских народных масс во всем мире". Привлек к работе комитета П.Л.Капицу, С.М.Эйзенштейна, С.Я.Маршака, И.Г.Эренбурга и других. Был членом Президиума Всероссийского театрального общества и ЦК профсоюза работников искусств. Вместе с другими членами ЕАК по окончании войны Михоэлс собирал для советского правительства информацию о процессах, происходящих в Израиле. Информация оказалась ошибочной: Израиль, получив военную помощь от СССР (поставки оружия в 1947 году через Чехословакию), в 1948 году переориентировался на США. ЕАК после этого был распущен, а его руководители репрессированы. Михоэлс вместе с театральным критиком В.Голубевым-Потаповым был убит агентами МГБ под руководством С.И.Огольцова, причем его смерть представлялась как несчастный случай (наезд грузовика).
С.М.Михоэлс погиб в январе 1948 г. во время гастролей в Минске. По официальной версии, Михоэлс и его приятель - писатель Сергей Голубов – попали под грузовик. Истинные обстоятельства вскрылись лишь в 1951 г., когда арестовали Виктора Абакумова, бывшего Министра госбезопасности СССР. Как оказалось, писатель С.Голубов был агентом ГБ. Он получил задание пригласить Михоэлса за город, на дачу к своим друзьям. Дача под Минском принадлежала шефу белорусского МГБ Цанаве. Там уже ждал заранее подготовленный грузовик, под колеса которого бросили Михоэлса и Голубова (агентом пожертвовали для правдоподобия спектакля). Почему органы госбезопасности избрали столь жесткую форму репрессии против Михоэлса (остальные руководители ЕАК содержались в тюрьмах) до сих пор доподлинно не известно. Похороны Михоэлса были чрезвычайно пышными, но очень скоро, когда борьба против космополитов была в самом разгаре, о покойном заговорили как о “буржуазном националисте”.
Дочь И.В.Сталина Светлана Аллилуева в книге "Только один год" вспоминала: "В одну из тогда уже редких встреч с отцом у него на даче я вошла в комнату, когда он говорил с кем-то по телефону. Я ждала. Ему что-то докладывали, а он слушал. Потом как резюме он сказал: "Ну, автомобильная катастрофа". Я отлично помню эту интонацию – это был не вопрос, а утверждение, ответ. Он не спрашивал, а предлагал это – автомобильную катастрофу. Окончив разговор, он поздоровался со мной и через некоторое время сказал: "В автомобильной катастрофе разбился Михоэлс..." "Автомобильная катастрофа" была официальной версией, предложенной моим отцом, когда ему доложили об исполнении".
ОСОБЕННОСТИ ТВОРЧЕСКОГО СТИЛЯ МИХОЭЛСА
Склонности к лицедейству у Михоэлса были природные, но семья не одобряла его театральные устремления, и Михоэлс пошел учиться на юрфак, впрочем, так его и не закончив. В 1919 году судьба свела его с Алексеем Грановским, который основал еврейскую студию, потом - театр. Михоэлс оказался перед сложным выбором - ведь ему уже было 28 лет, своя семья, да и нет никаких внешних актерских данных - мал ростом, некрасив... Но с 1919 года до последнего вздоха он отдал свою жизнь театру. Еврейскому театру.
В актерском искусстве Михоэлс создал свой собственный стиль, свою систему. Тем, кто хочет стать артистом, стоит изучать её, как изучают систему Станиславского. Повторить Михоэлса нельзя: невозможно повторить гения. Но можно выучиться глубокому подходу к роли, позаимствовать его стиль работы: он изучал материал, как социолог, вникал в образы, как психолог, осмысливал процесс, как искусствовед.
Но главное - он был философ. С первых шагов на сцену принес Михоэлс образ "маленького человека" - это было близко русской культуре от Гоголя до Чехова, но за отдельным характером он всегда видел национальные особенности, своеобразие еврейского мышления и мировосприятия. Он был не только гением еврейской сцены, но, возможно, ощущал мир шире и глубже своих коллег по еврейскому театру и по литературе. "Он видел себя идущим по вершинам тогдашней культуры, - замечал поэт Перец Маркиш. - По самые склоны горы глубокая темень, скорбь. Революция хлынет морским потоком, переместится через вершины старой культуры, а он вместе с лучшей частью интеллигенции пустится вплавь, чтобы соединиться с новыми пластами интернациональной культуры." Да, вначале они еще верили в обновляющие силы революции - и еврейские поэты, и еврейские артисты...
Сценические образы, созданные Михоэлсом, отличались философской глубиной, страстным гражданским темпераментом, остротой и монументальностью формы. Мастер жеста и слова, Михоэлс обладал выразительной, почти скульптурной пластичностью, придававшей черты театральности даже бытовым персонажам. Выступая первоначально в ролях комических персонажей - «маленьких людей», обитателей захолустных местечек, задавленных затхлым и причудливым бытом черты оседлости, Михоэлс передавал их чувство собственного достоинства, стремление духовно подняться над убогими условиями окружающей жизни.
Имя Соломона Михоэлса знакомо всем, кто вырос в СССР. Все знают - это великий еврейский артист. А кто видел его на сцене? Из живущих - очень немногие. Правда, его видели на экране. Помните фильм "Цирк"? "У белой женщины - черный ребенок. Позор!" - кричит расист. И этого черного ребенка передают из рук в руки подальше от расиста люди разных национальностей - такая была - смотрите! - добрая и свободная эта Советская Россия. Нежно баюкают, поют колыбельные на всех языках - украинском, грузинском, еврейском. Вот тогда все увидели лицо Михоэлса - уродливое и прекрасное.
Театр, в котором он играл больше 20 лет, закрыли. Это событие не вызвало возмущение общества: общество в те годы не умело или боялось возмущаться. В конце 30-х - первой половине 40-х годов многие театры закрывали. Закрыли Камерный театр, и умер Александр Таиров. Закрыли Театр им. Мейерхольда и убили Всеволода Мейерхольда. Михоэлса тоже убили. Попозже. В 1948 году. А он остался легендой для тех, кто умел болеть душой за искусство.
Превосходный знаток театра, историк МХАТ, Павел Марков уже после гибели Михоэлса, в 60-х годах, тонко заметил, что Михоэлс умел опредметить поступательное движение жизни. Именно поэтому во время зарубежных гастролей в конце 20-х годов западные и эмигрантские критики писали, что в спектаклях Еврейского театра не заметно влияния советского мышления. После того, как в 1929 году из гастролей не вернулся руководитель театра Грановский, Михоэлс взял на себя ответственность за жизнь и творчество ГОСЕТа.
Вершиной его пути был шекспировский Король Лир. Заметьте: на советской сцене охотно играли комедии Шекспира, играли и "Отелло", но ни Гамлета, ни Лира в те годы на сцену не пускали. Михоэлс не мог не прийти к Лиру. Мятежный король выразил его тревожные мысли о стране, об обществе, о будущем... В СССР никто не решался подойти к Лиру, но ведь на мировой сцене его играли самые выдающиеся трагики! Сальвини, Барнай, Росси, Олдридж, Поссарт - имена великие! - создавали картину разрушения умов и нравов. Крупнейшие трагики мира видели в трагедии Лира столкновение корысти и благородства.
Михоэлс открыл в Лире трагедию познания истины. Он вгляделся и увидел, что такое человек, отвергнутый своим обществом, человек, преследуемый особенно теми, кто вчера пресмыкался перед ним... Если перелистать труды лучших советских шекспироведов, можно прочитать в них, что шекспировский Лир - это трагедия о крушении миропорядка. Но ведь поняли они это ПОСЛЕ того, как его сыграл еврейский гений! Сегодня, уйдя на много лет вперед от прозрений Михоэлса-Лира, мы понимаем, как Михоэлс чувствовал Свое время. Подавляющее большинство НЕ СМЕЛО вглядываться в эпоху так глубоко и проникновенно. Так видеть настоящее и будущее мог только гений. Он чувствовал свою ответственность за состояние мира. Не зря всю жизнь мечтал сыграть Гамлета. Современники вспоминали, что преданные зрители смотрели Лира столько раз, сколько спектакль шел в Москве. Они вместе с актером переживали трагическое неблагополучие мира. Приезжали иностранные постановщики в гости, поражались. Потрясались... А ведь Лира играли 400 лет до того, как он появился на сцене ГОСЕТа!
Общественное лицо Михоэлса отражало его ответственность за страну, за современников. Он был председателем Театральной секции Комитета по Государственным премиям. Состоял в Президиуме Всероссийского театрального общества, которое тогда помогало старым актерам и семьям умерших. Он помогал всем, кто испытывал нужду в помощи.
В войну ГОСЕТ был эвакуирован в Ташкент, Михоэлс работал еще и в ташкентских театрах - был художественным руководителем местной оперы, режиссером драмы...
"Евреи! Как можете вы быть равнодушными, когда ваших братьев уничтожают, и в любой момент каждому из вас может грозить эта участь!" - обратился он в 1942 году к евреям Чикаго. Он говорил о германском нацизме, о котором американские евреи ещё мало знали. О советском, естественно, говорить не мог. Но предвидел худшее. Однажды Михоэлс сказал своим друзьям в Америке: "У еврейской культуры в России нет будущего. Сейчас нелегко, но будет еще хуже. Мне многое известно, а еще больше я предвижу".
Шли спектакли, зрители безумствовали от восторга. За спектакль "Фрэйлэхс" театр получил Государственную премию. Тем не менее, дни театра и его руководителя уже были сочтены.
Закончилась война. Еврейский антифашистский комитет был Сталину больше не нужен.
В начале 1948 года Михоэлса послали в Минск, якобы за тем, чтобы отобрать лучшие спектакли для присуждения Сталинской премии. Утром 13 января его нашли убитым в глухом переулке. Рядом с ним лежал убитый театровед Голубов-Потапов. Свидетель. В Москве распространяли слухи о несчастном случае. Якобы они попали под грузовик... Но в этот узкий переулок не мог въехать грузовик! На теле Михоэлса нашли следы пулевых ранений. Все, кто мог что-то знать об этом преступлении, были позднее расстреляны.
Помните, был такой писатель Лев Шейнин. Юрист, автор детективных рассказов из жизни советского угрозыска. Он собрался ехать в Минск, чтобы "расследовать дело Михоэлса" - в это время он работал начальником следственного отдела МВД. Когда он вернулся в Москву, его арестовали. 10 лет Шейнин провел в лагерях, спасибо еще не расстреляли сразу.
15 января 1948 года в ГОСЕТе прощались с великим артистом. Народ шел нескончаемой чередой, днём и ночью. Здесь были актеры всех театров Москвы. И москвичи - зрители, которых он 30 лет радовал и восхищал своим талантом. Оркестр играл отрывки из его спектаклей. Всю ночь художники ГОСЕТа Тышлер, Фальк и Рабинович рисовали его последний, посмертный портрет. Альберт Эйнштейн и американский Комитет еврейских писателей, художников и ученых прислали телеграмму, где были такие слова: "Мы всегда будем чтить память Михоэлса как вдохновителя еврейского антифашистского единства."
Правительство отметило смерть Михоэлса по-своему. 14 декабря 1949 года был подписан приказ о ликвидации ГОСЕТа. Возглавлявший театр в последние два года его существования Зускин вскоре после приказа лёг в Боткинскую больницу, где его через несколько дней арестовали. Не выдержав пыток, Зускин размозжил себе голову о стенку камеры и умер мучительной смертью. 8 февраля 1949 г. Сталин подписал решение Политбюро "О роспуске объединений еврейских писателей и о закрытии альманахов на еврейском языке". 31 марта 1952 года министр госбезопасности Рюмин утвердил обвинительное заключение, в котором 15 арестованных по делу Еврейского антифашистского комитета квалифицировались как "изменники Родины". Поэтов Маркиша, Фефера, врача Шимелиовича и многих других замечательных людей арестовали и зверски пытали. Их расстреляли в августе 1952 года. 13 января 1953 г. "Правда" опубликовала заметку о связанных с еврейской сионистской организацией "Джойнт" и западными разведками врачах-вредителях, участниках заговора с целью покушения на жизнь членов Политбюро и их семей. В этом же тексте Михоэлс был назван "известным буржуазным националистом". Помните, Михоэлс предвидел всё это? Подготовка массового преследования евреев должна была завершиться процессом "убийц в белых халатах". Только смерть тирана остановила эту кампанию, конечную цель которой страшно представить.
МАЛОИЗВЕСТНЫЕ СТРАНИЦЫ ИСТОРИИ ЕВРЕЙСКОГО АНТИФАШИСТСКОГО КОМИТЕТА
Наше поколение слабо представляет уровень актерского мастерства Михоэлса. Кинопленок и пластинок почти нет. А пел Михоэлс на лучшем уровне драматического актера. Не нашлось театроведа, который бы точными и осторожными словами описал его игру. Русским актерам прошлого в этом отношении больше повезло.
События, предшествующие преступлению, сложно скрыть. Они восходят к самым верхам политики. Жизнь человеческая для Сталина ничего не стоила. Посланные им убийцы настигали своих жертв по всему свету. Оружием были и пуля, и яд, и автомобиль, и ледоруб. История и молва числит среди его жертв Камо, Фрунзе, Бехтерева, Раскольникова, Горького, Крупскую, Троцкого. Никого не убивали просто так, на все была причина, дьявольский резон. За что же был убит Михоэлс?
Отношение Сталина к евреям, Израилю и сионизму было немногим хуже его отношения к дальневосточным корейцам, прибалтийским народам, Польше, любой религии и политическому течению. Сталин был враг всем и всему, что ему не подчинялось. Но когда требовали интересы момента, он обращался и к священнослужителям, и к национальным чувствам, и к "ненавистным империалистам". Исключением не были и евреи.
Отношение лидеров большевизма к сионизму известно. Но как только началась война и Сталин начал искать поддержку, советские послы в США, Великобритании и Турции (!) приняли представителей сионистского движения. Особенно подчеркнем встречу в Турции. Не было более удобного места в мире для секретных контактов между палестинскими сионистами и компетентными лицами из СССР. О чем они говорили, историки пока не знают, но дальнейшие события показали, что встречи были конструктивными. Прекратилась всякая критика сионизма, срочно была напечатана брошюра академика В.В.Струве "Фашистский антисемитизм - разновидность современного каннибализма", вновь вышли на экраны фильмы "Профессор Мамлок" и "Семья Оппенгейм". И, наконец, главное - создание в декабре 1941 года Еврейского антифашистского комитета, первой общественной организации после ликвидации пресловутой Евсекции ЦК ВКП(б), организованной в 1930. Председателем ЕАК стал Михоэлс.
Какие цели преследовал Сталин? Можно назвать три. Первая по времени - создание нового лица режима как защитника евреев и союзника свободолюбивых народов. Вторая - расчеты на кредиты у еврейского капитала на послевоенное восстановление страны. Третья цель наиболее важная. Ею Сталин занялся вплотную в 1943 году после наметившегося перелома в войне...
В 1948 году заканчивался Британский мандат в Палестине. Сталин рассчитывал, используя сионистское движение, "заполнить вакуум". Сионисты, как и арабы, видели в Британии врага, колонизатора, но арабское освободительное движение сотрудничало с нацистами, и не было никаких оснований искать в них союзников. Следует сказать, что в Палестине существовали сионистские террористические группы, ведущие борьбу с англичанами, союзниками СССР в войне. Ситуация складывалась сложная. Советские секретные агенты, прибывавшие в страны Ближнего Востока для контактов с этими группами, действовали очень скрытно.
Понятно, что в этой деятельности ни ЕАК, ни Михоэлс лично никакого участия не принимали. Но в первых двух - в полной мере. Работа ЕАК проходила под контролем НКВД. В организации комитета принимал самое активное участие лично Берия. Не исключено, что сама идея создания ЕАК принадлежит ему. Долгое время деятельность комитета курировал крупный международный шпион Григорий Хейфец. Прямым агентом органов был член ЕАК поэт Фефер. И не он один. Тогда это считалось патриотическим долгом. Газета "Эйникайт", выпускаемая ЕАК, широко распространялась за границей, комитет посещали иностранные корреспонденты. Основными темами газеты были подвиги воинов-евреев, труд в тылу, зверства фашистов, дружба народов. Продолжением этой деятельности стала многомесячная поездка Михоэлса и Фефера по США, Мексике и Канаде.
Перед отъездом их принял и инструктировал Берия.
Обычно пишут, что целью поездки был сбор средств для Красной Армии, но это камуфляж. Цель была исключительно пропагандистской. Встречи с учеными, артистами, посещения университетов, достопримечательных мест (в том числе могилы Шолом-Алейхема) действительно привлекли симпатии многих американцев к советской стране, ведущей тяжелейшую войну. Фефер часто выступал в офицерской форме (он был военным корреспондентом). Друзья Советского Союза, в их числе - Говард Фаст, не раз на это обращали внимание - еврей-подполковник, представитель славной Красной Армии. Специально для этой поездки была напечатана книга писателя Бориса Ямпольского о жизни евреев в СССР, которую Михоэлс всюду показывал и которую на родине никто не видел. Эту часть программы посланцы советского еврейства выполнили очень успешно. Вели они переговоры и с деловыми людьми-евреями, в неопределенных выражениях говорили им о намечаемых переменах в положении евреев, о развитии ЕАО на Дальнем Востоке, планах создания еврейской республики в Крыму (он еще не был освобожден от немцев) и даже о мифической административной единице в Белоруссии с центром в Гомеле.
1943-46 годы - пик активности ЕАК и его председателя. Комитет был открыт для иностранных гостей, поощрялись зарубежные контакты. В 1946 году за спектакль "Фрэйлэхс" Михоэлсу была присуждена Сталинская премия. Соломон Михайлович был отзывчивым, компанейским, остроумным человеком. Среди его друзей были певец Козловский, генерал Игнатьев, Алексей Толстой. В числе его знакомых - родственники Сталина, уцелевшие члены семьи Аллилуевых. Но ко всему, что касалось его покойной жены, Сталин относился с большой подозрительностью. Это были годы заигрывания с мировым еврейством и годы относительно нормального отношения к "своим". На радио и в концертах хоть не часто, но исполнялись еврейские песни, в киосках продавались открытки с портретами еврейских писателей, тема Холокоста не замалчивалась. Тем, кто даст противоположные примеры, я скажу: "И вы правы".
После окончания войны работа ЕАК стала сокращаться. Главную задачу - пропагандистскую: создание видимости еврейской общественной организации, он выполнил. К новым делам комитет не был подготовлен и вообще не годился. Некоторая работа проводилась по проблеме еврейской республики в Крыму (переписка, командировки членов комитета). Через 3 года это для них станет источником больших неприятностей. Напомню, что все происходило с ведома МВД. Евреи страны продолжали видеть в ЕАК своего представителя и писали в комитет, точнее в "Эйникайт", о своих проблемах, фактах антисемитизма, просили о помощи. Реального влияния у комитета не было, но иногда его руководители обращались в инстанции. То, что они хлопотали исключительно за евреев, вызывало неудовольствие в верхах, мол, у нас все равны перед законом. Комитет делал и совершенно ошибочные шаги, например, ставил вопрос перед Президиумом ВС об освобождении немногих пленных евреев, служивших в румынской и венгерской армиях (были и такие). Железный занавес опустился, контакты с заграницей прекратились полностью. Работать стало до крайности трудно. Берия, негласный покровитель комитета, был отстранен от "приказа тайных дел". Курировал работу ЕАК теперь человек гораздо более зловещий, чем Берия, - Суслов. Члены комитета ставили вопрос о самороспуске, но им и этого не разрешили. ЕАК держали для каких-то особых целей. Как бы он пригодился, если бы планы Сталина в отношении Израиля стали реальностью!
Еврейская политика Кремля была двойственной. В дипломатическом и нелегальном планах контакты с сионистами продолжались, но советским гражданам об этом знать было нельзя. Сообщения о дискуссии в ООН по палестинской проблеме были очень скупыми, а содержание довольно эмоционального выступления Громыко в поддержку Израиля вообще в СССР не было напечатано. Тем, кому положено, знали, конечно, о большом интересе и сочувствии большинства советских евреев к Израилю, но властям это не могло нравиться. Правда, в прессе появилось два сочувственных отклика на провозглашение Государства Израиль - Ботвинника и генерала Драгунского, но это предназначалось больше для других глаз.
Созданный в годы борьбы с фашизмом образ СССР как поборника свободы с началом "холодной войны" начал быстро тускнеть. Диктат над странами Восточной Европы и возобновление репрессий отвернули от советской страны многих ее друзей. Сталин, со своей стороны, увидел, что народ может перенести послевоенную разруху и никакая помощь, особенно со стороны еврейского капитала, ему не нужна.
В этих условиях Михоэлс совершил грубую ошибку. Выступая в конце ноября 1947 года на вечере памяти Менделе Мойхер-Сфорима в Политехническом музее, он рассказал о речи Громыко в ООН. Присутствующие, в основном евреи, встретили эту новость с ликованием, долго аплодировали. В этот день его судьба была решена. До 13 января 1948 года оставалось меньше двух месяцев.
Говорят, что театр - это искусство, которое невозможно зафиксировать - что оно живет ровно столько, сколько длится спектакль, звучат аплодисменты и горят огни рампы. Но есть в истории театра имена, ставшие нарицательными и знаковыми для тех, кто считает творчество одной из важных вещей в жизни: и в своей, и в жизни целого народа. Одно из таких имен мы раскроем перед Вами - и в весьма неожиданных воспоминаниях современников, и в собственноручных свидетельствах этого человека, и в интересном (совсем неочевидном) окружении других культурных героев российского еврейства...
Ознакомившись с анкетой и исторической "объективкой", мы вместе с авторами "Художественного журнала" попытаемся восстановить то, что не существует иначе, как в памяти и документах (поскольку не записано ни на какой пленке), но что было важным фактом еврейского искусства - одной из последних его вершин перед Холокостом.
Когда в 1934 году великий актер Соломон Михоэлс приступил к постановке "Короля Лира" в Государственном Еврейском Театре, Шекспиром были увлечены все. В Камерном театре Таирова, в Новом театре, Театре Революции, в театре имени Вахтангова шли репетиции и проходили премьеры "Венецианского купца", "Ромео и
Джульетты", "Гамлета". Туманные образования в мозгу людей, сказал Маркс, являются своего рода испарениями их материального жизненного процесса, а жизненный процесс последних десятилетий медленно но верно превращался в грандиозное попятное историческое движение. Оно устремилось туда, в старый хлев, где развернется борьба неконтролируемых эгоистических интересов как лучшее применение творческих сил.
Аффектированная патетика и сентиментальность, многословие, выспренность, нарочитость, как и прочие проявления фальши в искусстве вообще однообразны в своем проявлении. Они совпадают по форме на каждом шагу, и в этом как раз состоит мистическая загадка искусства тоталитаризма, которую безуспешно разгадывают в довольно толстых книгах.
Идеология нацизма нам не оставила ничего кроме подобных образцов, но советское искусство к ним никак не сводится. Тому, чтобы это до сих пор оставалось мало замеченным есть более чем веские причины. Одна из них состоит в том, что современные представления о культуре слишком тесно связаны с неизжитыми взглядами конца прошлого и начала нашего века.
Рядом с текстами Михоэлса о его работе над Шекспиром лучшие образцы современной рефлексии выглядят мелкой лужей. И, конечно, это далеко не единственный источник о подлинной внутренней жизни тех лет.
В 1934 году Михоэлс ищет оправдание поступкам Лира, стараясь понять его замысел о разделе государства.
"Мне трудно было представить себе,
- пишет он,
- что Лир был настолько близорук, что не видел того, что зритель и читатель видят с первой минуты. Ведь стоит только Гонерилье или Регане заговорить, как становится ясно, что они лживы и что самой чистой и честной во всем этом букете людей является Корделия. Я склонен думать, что Лир прекрасно знал, что представляют из себя Гонерилья и Регана и насколько Корделия выше и значительнее, чем все остальные".
Отречение короля от престола Михоэлс обосновывает неожиданным и странным образом.
"Легкость, с какой он отказывается от своей великой власти, привела меня к выводу, что для Лира многие общепризнанные ценности обесценились, что он обрел какое-то новое, философское понимание жизни".
Достигнув к старости вершин схоластической мудрости Лир, в понимании Михоэлса, посчитал, что между лестью и правдой нет разницы. Лир решил, что в мире тотального релятивизма только воля что-то весит и противопоставил ее реальности. Он поставил великий эксперимент, последствий которого не мог предвидеть, и как оказалось провел его над самим собой. "Конечный смысл этого
эксперимента заключался в традиционном для трагедии "узнавании"; узнанной здесь оказывалась сама действительность, реальная жизнь как она есть",
- написано в одной рецензии на этот спектакль.
В этой очень глубокой статье показано, как в постановке Михоэлса отразились самые драматичные события 30-х годов, когда каждый человек оказался вылущенным из оболочки своего частного существования перед лицом преобразований в стране и наступающего разгула фашизма.
Это и было искусство той эпохи. Парадоксальным образом Михоэлс готовился к роли Лира, играя в течении многих лет местечковых евреев, принужденных жить вдали от магистральных путей истории. Они формировались в замкнутой и узкой среде
(ничего не напоминает?), преданные умозрительному образу мыслей
(опять ничего?). Короче, они походили на современных художников, для которых за пределами культуры, т.е. их
субъективных воззрений, сразу начинается культурно неценное. Все они так или иначе ставят эксперименты в духе Лира, только ничем не рискуя. Есть в этом занятии что-то мелкое, сомнительное. Хотя сегодня оно само оказалось на магистральном пути истории.
В самом деле - актер на сцене чрезвычайно уязвимый персонаж: на каком бы языке он ни играл - а Соломон Михоэлс играл на идише - он все равно всегда говорит в зал ЧУЖИЕ СЛОВА, и играет ЧУЖУЮ РОЛЬ: есть единицы, которые могут позволить себе сделать вид, что играют "ТОЛЬКО СЕБЯ", но это не стиль МИХОЭЛСА, и будь это его стиль - тогда бы не о чем было вспоминать и спорить до сих пор, как оно реально происходит... Но тонкость актерского и режиссерского (лицедейского, в любом случае) ремесла в том, что ЧУЖИЕ образы и тексты надо подать от первого лица и сделать их для зрителя ГОВОРЯЩИМИ, ЖИВЫМИ, РОДНЫМИ, ЛЮБИМЫМИ ИЛИ ОТВРАТИТЕЛЬНЫМИ В ЖИВОМ КОНТАКТЕ С НИМ - со зрителем и с ролью одновременно. С помощью филолога Анатолия Барзаха,
выдержек из его "бесфабульного" исследования и слов одного великого (и очень странного) поэта мы попробуем восстановить, КАК все это ДЕЛАЛ МИХОЭЛС и КАК воспринимали чуткие умы его искусство - то есть грубо говоря - ПОЧЕМУ ЕГО НАЗЫВАЮТ ВЕЛИКИМ АРТИСТОМ??? НЕ МИФ ЛИ ЭТО, НЕ ДЕЖУРНАЯ ЛИ ПОХВАЛА, НЕ ПРОСТО ЛИ ВЕЖЛИВЫЙ ЖЕСТ В СТОРОНУ ТРАГИЧЕСКИ ПОГИБШЕГО ЕВРЕЯ СО ЗНАМЕНИТОЙ ФАМИЛИЕЙ - но ведь почему-то имя СОЛОМОНА
МИХОЭЛСА ПЕРЕЖИЛО ЕГО УЖЕ НА 50 С ЛИШНИМ ЛЕТ! ПОЧЕМУ?
Анатолий Барзах сопоставляет один из очерков поэта Осипа Мандельштама с тем, что еще писали о Михоэлсе очевидцы, сторонники и оппоненты его искусства.
Поэт сказал - "власть отвратительна, как руки брадобрея". Время становится шероховатым, поэзия - вышагивающей, а мысль - танцующей. Именно так характеризует Мандельштам сценическое искусство Михоэлса:
"...от иудейской созерцательности к дифирамбическому восторгу, к освобождению, к раскованной мудрой пляске... Пляска мыслящего тела..." Мы увидим, как текст Мандельштама соединяет казалось бы несоединимое: иудея хасидской закваски, лицедея и мудреца - и филолога-классика, переводчика Еврипида и действительного статского советника.
Мандельштам настойчиво повторяет пушкинскую формулу -
"союз ума и фурий". И по сути та же формула трансформируется им в такие характеристики игры Михоэлса, как
"мудрая пляска", "пляшущая мысль" и, наконец, ближе всего, -
"мудрое беснование". Мысль, холодная абстракция, рациональность парадоксально сочетаются не просто с движением, но с
"беснованием", то есть, по существу, с безумием, это уже какое-то невероятное
"умное безумие", заставляющее вспомнить излюбленные мандельштамовские конструкции (вроде "нежные гроба" или "добрая свирепость) ...
Могут сказать, что это поэтическое преувеличение, не более... Но в этих выражениях не просто ритм стиха (хотя бы потому, что это АНАЛИТИЧЕСКАЯ ПРОЗА - очерк об актере!) - в них еще и попытка разобраться в том, как проблема ЕВРЕЙСТВА выглядит со сцены (!) - ведь ТЕАТР
ЭТО ИСКУССТВО ПО ПРОИСХОЖДЕНИЮ ГРЕЧЕСКОЕ, вот Мандельштам и пытается провести границу между "эллином" и "иудеем" в том, что делает актер: и делает так захватывающе, что тут явно не без "секрета"
Вновь слово Анатолию Барзаху:
"Михоэлс не преодолевает свое происхождение, двигаясь от "созерцательности" к "дифирамбу", но совмещает былые противоположности: теперь он "еврейский Дионис", "выражение мудрой усталости и грустного восторга" на его лице - это "как бы маска еврейского народа, приближающаяся к античности, почти неотличимая от нее", а "пляшущий еврей" становится "подобен водителю античного хора".
Этот отчетливо фиксируемый сдвиг вписывается в тот общий процесс переосмысления своего иудейского "наследства", в то "возвращение блудного сына" к своим корням, что было столь значимо для Мандельштама на рубеже 30-х годов: теперь он гордится
"почетным званием иудея... наследством овцеводов, патриархов и царей"
("Четвертая проза"). При этом отнюдь не случайным представляется то, что именно еврейский театр, а в нем - специфика сценического движения (а не, скажем, драматургии, оформления спектакля или музыки к нему) становится темой размышления: "Пластическая слава и сила еврейства в том, что оно выработало и пронесло через столетья ощущение формы и движения... Я говорю о внутренней пластике гетто..."
Заметим, что тогда же, когда Осип Мандельштам видел спектакли ГОСЕТА (театра МИХОЭЛСА), в его стихах многое меняется:
"гранитный рай" Петербурга оборачивается "египетским изгнанием" для "бедных его сынов". Итак: наблюдения поэта -
"...маска еврипидова актера - слепое лицо, изборожденное зрячими морщинами. Теоретики классического балета обращают внимание на улыбку танцовщицы - они считают ее дополнением к движению, истолкованием прыжка, полета. Но это пляска мыслящего тела, которой учит нас Михоэльс. Но иногда опущенное веко видит больше, чем глаз, и ярусы морщин на человеческом лице глядят, как скопище слепцов. Когда изящнейший фарфоровый актер мечется, как каторжанин, сорвавшийся с нар, избитый товарищами, как запарившийся банщик, как базарный вор, готовый крикнуть свое последнее неотразимо убедительное
слово перед самосудом, - тогда стираются границы национального..."
"Михоэлсу близки эпилептические крайности: иногда он бывает на грани припадка падучей". Эта картина сама по себе вполне наглядна и ни в какой дополнительной интерпретации пока не нуждается. В следующем фрагменте возникает также достаточно убедительное сравнение актера с мечущимся каторжанином, который появляется, внешне ничем не выделяясь, в перечислительном ряду:
"как запарившийся банщик, как базарный вор..." "...вот он "затрепыхался", вот "юркнул", вот "сделал рукой движение, как бы выковыривающее масло", вот он дует на визитку, "как на
горячий чай"..."
"Михоэльс подходит к рампе и, крадучись с осторожными движениями фавна...").
... а ведь в списке ролей великого актера видное
место занимает как раз роль портного Сорокера из спектакля "200.000" по
Шолом-Алейхему. Не оттуда ли это наблюдение - ведь МИХОЭЛС - КАК ЖИВОЙ ВИДЕН В СЛОВАХ МАНДЕЛЬШТАМА?! Симптоматично, что в окончательном тексте очерка о Михоэлсе Мандельштам оставил прямое упоминание единственного спектакля ГОСЕТа, и даже не самого спектакля, а его героя - и это "портной Сорокер", - тогда как в черновиках упоминались и "Колдунья", и "Ночь на старом рынке", и персонаж представления "137 детских домов"; текст и его история как бы сами провоцируют такой избирательностью слияние актера и его роли в героя нового текста, рождающегося из обмолвок, нечаянностей и черновиков текста старого. Среди персонажей Михоэлса был не только еврейский портной, но и еврейский книгоноша, то есть торговец книгами - реб Алтер из пьесы Шолом-Алейхема "Мазлтов". Так что же это значит практически - быть еврейским актером? Лицелейство, язык, опора на корни и традиции или... ? Ответит ли нам ОСИП МАНДЕЛЬШТАМ, КОТОРОГО МЫ ПРИГЛАСИЛИ В СВИДЕТЕЛИ? Слово вновь Анатолию Барзаху.
Начнем с того, что все, пишущие о Михоэлсе, обязательно говорят об его жестикуляции, о лейтмотивных жестах, о движении и ритме, почти заслоняющих собой в его игре фабулу и слова:
"В ритме его танца на сцене и не на сцене, в ритме и выразительности его движений и жеста были как бы сплавлены все нужные слова".
Сам Михоэлс высказывался еще определеннее: "Жест для меня есть выражение мысли... Мысль привыкла идти через мои пальцы". (Ср. почти дословное совпадение у Мандельштама в его очерке о Михоэлсе:
"...вибрация мыслящих пальцев".) Далее Михоэлс в том же выступлении выделяет роль голоса в актерской работе:
"Важное значение имеет также голос. Не речь. Речь само собой... Но речь сама по себе еще не делает образа. Голос делает образ". Речь - это в данном случае синоним слова; голос же - это движение голосовых связок, горла, гортани, диафрагмы - движение телесное. Это высказывание Михоэлса находит свое точное соответствие в повышенном внимании Мандельштама именно к голосу, к артикуляции, к двигательным, кинэстетическим аспектам речи:
"Стихи Пастернака прочитать - горло прочистить, дыхание укрепить, обновить легкие... Поэзия Пастернака - ...прямое следствие особого физиологического устройства горла"; "Театр жил и будет жить человеческим голосом"; "Вся сила его <Вл.Гиппиуса> личности заключалась в энергии и артикуляции его речи"
- и здесь же - о Недоброво, "чья личность с необычайной силой сказывалась в особенностях произношения". И самое безапелляционное, вновь почти буквально повторенное Михоэлсом:
"Голос - это личность."
А.Потоцкая-Михоэлс записала суждения своего мужа по поводу постановки "Отелло" в театре им. Моссовета:
"Такой актер, как Мордвинов - не имеет права так играть Отелло, он не играет "кожи"... У Отелло и сердце и душа и в коже тоже!.. на него все смотрят, и чересчур многие видят только кожу, а не то, что скрыто за этой границей!.. Граница человеческого существа есть кожа..."
Запомнившаяся А.Потоцкой-Михоэлс необычная горячность Соломона Михайловича в завязавшемся по этому поводу споре с А.Толстым указывает на глубоко личный подтекст этих слов, понятный без комментариев российскому изгою: черная кожа Отелло для Михоэлса - своего рода метафора еврейства, такое же тавро,
"отделяющее и от мира, и от всех людей". "Запах юдаизма" непредсказуемо, хотя бы через вытесненную метафору, - коснулся мотива границы тела, кожи - мотива осязания, добавляя к нему темные, подавленные обертона. Это "касание" тем симптоматичнее, что именно развертывание темы "осязания мысли" привело нас к мандельштамовскому " Михоэльсу" , вбирающему в себя на наших глазах Михоэлса настоящего.
Довершает реконструируемого "героя" - повторим, мандельштамовского героя, но уже за рамками мандельштамовских текстов - его восприятие А.Тышлером, долгое время работавшим в ГОСЕТе художником:
"Я вижу Михоэлса больше в скульптуре. Он весь был как будто слеплен уверенной рукой скульптора... Михоэлс напоминает мне набросок, вернее, незаконченный слепок талантливого скульптора".
Осип Мандельштам прав: слепок уже никогда не будет законченным, поскольку вернуть время невозможно, но его характерные, единичные, уникальные черты, которые ПОЗВОЛИЛИ ЕМУ ГОВОРИТЬ СО СЦЕНЫ ГОЛОСОМ ЦЕЛОГО НАРОДА, ПОНЯТНЫМ ВСЕМ - даже тем, кто не понимал идиш - КОТОРЫЙ И ВПРАВДУ ЗАСТАВЛЯЛ СВОИХ ЗРИТЕЛЕЙ ПЕРЕОСМЫСЛИТЬ РЕАЛЬНУЮ ЖИЗНЬ ЧЕРЕЗ ПЬЕСЫ ШЕКСПИРА И ШОЛОМ-АЛЕЙХЕМА, ЭТИ ЧЕРТЫ НАДО ВОССТАНОВИТЬ и ПОМНИТЬ ИХ.
Когда Мэрилендская ассоциация евреев из бывшего СССР решила отметить 110–летний юбилей Михоэлса и пригласить на встречу из Израиля его дочерей Наталью Соломоновну и Нину Соломоновну, многие меня спрашивали: «Почему вы решили отмечать 110–ю годовщину со дня рождения Соломона Михоэлса? Почему в Балтиморе?» «А почему нет?» — отвечала я. Но сейчас мне хочется дать краткую «историческую» справку.
Летом 1999 года вице–президент Ассоциации Я.Л.Гендин предложил Н.Б.Резниченко подготовить стенды о жизни и деятельности Соломона Михоэлса к 110–й годовщине со дня его рождения. Борис Николаевич предложение принял и, со свойственным ему энтузиазмом взялся за работу. Узнав, что мы с мужем едем в Израиль, он дал мне номер телефона Натальи Соломоновны, попросил связаться с ней и привезти фотографии.
И вот я, не без внутреннего волнения, звоню в Тель–Авив. Представляюсь, излагаю нашу просьбу. Наталья Соломоновна отвечает, что, к сожалению, у нее таких фотографий нет, что в те годы в патриархальных еврейских семьях вообще не принято было фотографироваться. Мы продолжаем разговор и через какое–то время мне кажется, что мы давно знакомы. Наталья Соломоновна рассказывает мне, что архивы, которые ей удалось вывезти, хранятся в театральном отделе Еврейского университета в Иерусалиме, что она постарается приехать и показать их мне. К сожалению, тогда наша встреча не состоялась.
Благодаря нашим спонсорам удалось осуществить задуманное и пригласить Наталью Соломоновну и Нину Соломоновну (Нина Соломоновна, к сожалению, не смогла приехать, так как в эти дни выпускала новый спектакль в театральной школе Тель–Авива) на празднование в Балтимор. После юбилея Наталья Соломоновна оставалась в Америке еще 10 дней и мы общались с утра до вечера. А потом судьбе было угодно, чтобы мы вновь встретились — на сей раз в Израиле, у нее дома.
Наталья Соломоновна удивительный собеседник, тонкий и умный, потрясающе интересный. Она сама о себе говорит: «Я не оратор. Оратор Нина, я — собеседник».
«Соломон Михайлович был главой и душой огромной общины российских евреев, — рассказывает Наталья Соломоновна. — Он сам говорил: «Я обвешан человеческими судьбами». Он был убежден, что народ должен сохранить свои корни, свою культуру, в отличие от Ильи Эренбурга, который считал, что для евреев нет другого выхода, как полная ассимиляция. Разогнать Антифашистский комитет и приступить к массовым арестам деятелей еврейской культуры было невозможно при папиной жизни, — продолжает она. — Убийством Михоэлса Сталин обезглавил еврейское искусство и развязал себе руки для дальнейшего». В тот период Наталья и Нина тоже ждали ареста, спали не раздеваясь. Наталье Соломоновне было 26 лет, а ее дочке Виктоше не было еще и семи. Наталья понимала, что предстоит разлука с дочерью (Как потом выяснилось Дмитрий Дмитриевич Шостакович и его жена Нина Васильевна — близкие друзья семьи Михоэлсов — собирались взять Виктошу к себе, если Наталью и Нину арестуют. Их арест казался реальностью всем окружающим. — Прим. авт.), но было уже не страшно. Она знала, что выстоит. («От неприятностей или человек закаляется, или загибается», — таков постулат Натальи Соломоновны).
А репрессии продолжались. Был арестован муж Натальи Соломоновны — молодой, талантливый композитор Моисей Вайнберг. Было сфабриковано печально известное «Дело врачей». К имени Михоэлса в официальных публикациях стали прибавлять эпитет — «известный буржуазный националист». Писали, что он через своего брата профессора М.С.Вовси (главного терапевта Красной Армии и главного обвиняемого по «Делу») имел связь с «шайкой убийц в белых халатах». «Врачам–убийцам» была уготована та же участь, что и членам ЕАК и артистам ГОСЕТ’а, если бы 5 марта 1953 года (накануне, в Пурим, у тирана случилось кровоизлияние) Сталин не умер? В очередной раз в судьбе еврейского народа свершилось чудо! «Врачи–убийцы» были реабилитированы, реабилитирован был и Соломон Михоэлс. Уже 7 апреля 1953 года газета «Правда» писала: «Тщательной проверкой установлено, что был оклеветан честный общественный деятель, народный артист СССР Михоэлс».
Мы сидим с Натальей Соломоновной в маленькой, уютной квартирке, похожей на музей Соломона Михоэлса. На стенах портреты, медали, фотографии. Один из портретов сделан жителем кибуца (в прошлом минчанином художником Иосифом Гринбергом с фотографии Михоэлса.
Правнучка Соломона Михоэлса Катюша родилась как и ее великий прапрадед в праздник Пурим, который в годы их рождения приходился на 16 марта.
И всюду книги, книги, книги. Мы говорим о прошлом и настоящем. О жизни в Союзе и в Израиле. «Мысль об отъезде в Израиль, — рассказывает Наталья Соломоновна, — возникла у нас в 1970 году. Подали документы. Но визы были получены только 3 ноября 1972 года. Когда приземлились в аэропорту Бен–Гурион, по радио сообщили, что приехала семья Михоэлса с книгами и кошкой Гаврилой».
О приезде семьи Михоэлс в Израиль сообщала и американская пресса. Буквально на второй вечер после приезда звонят из Америки и говорят, что Лео Илан интересуется семьей Михоэлс. Кто такой Лео Илан? Оказалось, что это двоюродный брат Лёлик, сын старшей сестры их матери — тети Маши. Лео был тогда представителем Израиля в ООН, взял отпуск и вылетел в Израиль. Встреча состоялась в Иерусалиме. Наталья и Нина привезли с собой фотографии и увидели те же фотографии в доме у Лёлика (В семье матери Натальи Соломоновны — Сарры Кантор — были сестры–близнецы Маша и Эльза (Эля) и брат Миша. После революции Маша эмигрировала в Англию, Миша — в Париж. Сарра умерла очень молодой в 1932 году. Эля, оставшаяся в России, заменила осиротевшим детям мать. Она всю жизнь прожила с семьей Михоэлс. — Прим. авт.).
После встречи в 1972 году общение с Лёликом и его женой стало постоянным. А вот с дядей Мишей, родным братом мамы, им повидаться так и не удалось. Он уехал в 1921 году в Прагу, потом в Берлин, и далее в Париж. В Париже участвовал в работе литературного салона «Зеленая лампа». Писал стихи. Дружил с Зинаидой Гиппиус, Адамовичем, Мережковским... Георгий Адамович прятал его во время оккупации Парижа немцами. В 1969 году Миша прислал в Москву сборник своих стихов на русском языке. Наталья Соломоновна подарила мне на прощание книжечку стихов Михаила. С её разрешения редакция «Спектр» отобрала ряд стихотворений для публикации. Среди них есть и стихотворение, которое Наталья Соломоновна приводит для характеристики своей мамы, всего клана Канторов в своей книжке «Мой отец Соломон Михоэлс».
О себе не говори,
лучше о себе не помни,
Ты на свете избери,
Уголок, да поукромней...
УБИЙСТВО МИХОЭЛСА
Поздним вечером 12 января 1948 года в Минске палачи из госбезопасности по прямому указанию Сталина убили Соломона Михайловича Михоэлса - народного артиста СССР, художественного руководителя Государственного еврейского театра, председателя Еврейского антифашистского комитета СССР (ЕАК), человека мировой славы и мирового авторитета. Это убийство - первое в длинной серии разработанных "органами", в серии, осуществление которой прервала лишь смерть главного заказчика.
Если бы казнив Михоэлса, ГБ тут же объявила его врагом, шпионом и кем угодно еще, страна это приняла бы покорно: граждане СССР не имели права сомневаться в справедливости всего, что творили под общим руководством вождя доблестные чекисты. Но в случае Михоэлса был реализован нестандартный вариант после казни были напечатаны официальные некрологи "выдающемуся советскому художнику" (в них Михоэлс даже не "погиб", а попросту "умер"), организованы торжественные похороны, проведены вечера памяти, театру и студии присвоено имя покойного, создан его мемориальный кабинет. Все это безусловно подтверждало официальную версию: не казнь, не убийство, а смерть в результате случайного автомобильного наезда. Но тогда, рассуждали граждане, это дело находится в компетенции не ГБ, а всего лишь милиции, а милиция как-никак имела право на отдельно взятые ошибки, во всяком случае сомнения в правильности ее действий преследовались не столь сурово.
Так поползли по Москве слухи, поползли из кругов, близких к казненному. Например, несколько человек (в частности, художник Тышлер) видели обнаженный труп Михоэлса, на нем не был иных повреждений, кроме височной раны. Это опровергало версию об автомобильном наезде. Значит, убийство. Но на руках убитого тикали золотые часы. Значит, не грабители. Были слухи, что расследовать это дело поручили знаменитому Льву Шейнину; он прибыл в Минск, начал работать, но неожиданно был отстранен, уволен с работы, а затем арестован. Народная молва готова были даже из палача Шейнина сделать борца за справедливость (Шейнин, скорее всего, неправильно понял заказчиков и начал чего-то искать). Затем, в кругах ВТО знали, что вместе с Михоэлсом в Минск (это была поездка от комитета по Сталинским премиям для просмотра выдвинутых на премию спектаклей) должен был ехать критик Головащенко и, хотя командировочные документы на него уже были оформлены, за два дня до поездки вместо Головащенко было велено послать Голубова-Потапова, театрального критика, уроженца Минска, еврея, человека симпатичного, но пьющего и, как потом выяснилось, находящегося у ГБ на крючке. Люди, провожавшие Михоэлса в Минск, видели, что Голубов-Потапов был не в себе, жаловался друзьям, что ехать не хотел, но приказали. В Минске были свидетели того, как Голубову-Потапову кто-то позвонил в гостиницу, слышно было плохо, вроде позвали в гости, и Михоэлса тоже. По дороге в эти гости их обоих и убили.
Когда в конце года закрыли ЕАК и арестовали его деятелей, закрыли театр Михоэлса, закрыли еврейское издательство и т.д. и т.п., а следом еще начали яростную антисемитскую кампанию в газетах и на собраниях, тогда уже граждане могли догадаться, что убийство Михоэлса все-таки не по милицейской части.
Когда убили Михоэлса, мне было 7 лет и ничего об этом событии я не знал. Необычную фамилию Михоэлс впервые услышал ровно через 5 лет после убийства, 13 января 1953, когда объявили об аресте "врачей-убийц", которые через "еврейского буржуазного националиста Михоэлса" были связаны с западными разведками. Не прошло и 4 месяцев, как врачей реабилитировали, палачей посадили, а перечисляя их преступления, сообщили, что ими также "был оклеветан народный артист СССР, советский патриот С.М.Михоэлс". Клевету опровергли, обвинения с Михоэлса сняли, но в его убийстве ГБ публично не призналась. Впрочем, все организаторы убийства были арестованы и расстреляны в два круга - одни вместе с министром Абакумовым, главным организатором "дела" Михоэлса, другие вместе с министром Берией, который реабилитировал Михоэлса через три недели после похорон Сталина.
Главных свидетелей не оставалось, оставались версии. В том же 53-м я услышал такую версию от жены нашего соседа по коммуналке (она была родом из Минска и ее отец, крупный медик, академик, продолжал там жить и работать, что придавало версии дополнительную достоверность): Михоэлса по телефону пригласили в гости, сказали, что в 8 вечера за ним придет машина; машина пришла без четверти 8, и Михоэлс уехал, а ровно в 8 пришла другая машина и ее водитель удивился, узнав, что Михоэлс уже уехал; ну а утром какой-то старый еврей, шедший с окраины в город, увидел торчавшие из сугроба ноги... про золотые часы, тикавшие на руке убитого, там тоже было.
Эта версия не упоминала Голубова-Потапова и разводила преступников и организаторов приглашения...
В 1957 году вышла по-русски книга избранных стихов еврейского поэта Переца Маркиша, первая после его ареста в 49-м и расстрела; в ней напечатали переведенную Арк.Штейнбергом поэму (или цикл из 7 стихотворений) "Михоэлсу - неугасимый светильник (У гроба)". В поэме устами Михоэлса прямо говорилось об убийстве: - О Вечность! Я на твой поруганный порог Иду зарубленный, убитый, бездыханный.
Следы злодейства я, как мой народ, сберег, Чтоб ты узнала нас, вглядевшись в эти раны.
Маркиш - поэт, и в его сознании смерть Михоэлса связывалась с недавней Катастрофой: Тебя почтить встают из рвов и смрадных ям Шесть миллионов жертв, запытанных, невинных...
* * * Ты тоже их почтил, как жертва пав за них На камни минские, на минские сугробы...
Книгу эту готовили в пору ХХ съезда, и цензура поэму пропустила, не придав ей значения политического намека, но ни в одном последующем советском издании Маркиша поэмы уже не было (теперь известно, что в ходе следствия и суда Маркишу инкриминировали поэму, как клеветническую).
Обвинений ГБ в убийстве Михоэлса цензура не пропускала и многоопытный по части ее дурения Илья Эренбург протащил на страницы своих мемуаров утверждение, что Михоэлса убили "агенты Берии", сославшись на какую-то литовскую газетку (в те времена газетные тексты почитались как документ). В том же 1965 году, перед самым наступлением застоя, напечатали воспоминания А. Тышлера о Михоэлсе с такими строчками: "Я сопровождал его тело к профессору Збарскому, который наложил последний грим на лицо Михоэлса, скрыв сильную ссадину на правом виске. Михоэлс лежал обнаженный, тело было чистым, неповрежденным". Для людей с памятью это было многозначительно.
С окончанием оттепели неупоминаемым в СМИ стало не только убийство Михоэлса, но и он сам...
В 1975 году в гостях у вдовы Михоэлса Анастасии Павловны Потоцкой я расспрашивал о событиях 1948 года. В ее рассказе было два эпизода, которые, мне кажется, не попали в печать. Вскоре после похорон Михоэлса к Анастасии Павловне явился поэт И. Фефер и привел с собой несколько человек в велюровых шляпах ("Я до сих пор их отчетливо помню", - заметила А. П.): "Нужно отдать все материалы, связанные с поездкой Михоэлса в США". - "Мне пришлось подчиниться, и все это исчезло". Напомню, что, как теперь официально признано, И. Фефер, давний антагонист Михоэлса, был многолетним агентом ГБ; его приставили к Михоэлсу во время поездки 1943 г. в США для сбора средств в помощь Красной армии и потом - в ЕАК; на показаниях Фефера в основном базировались обвинения в шпионаже деятелей ЕАК. Второй эпизод - удивителен. После объявления Михоэлса врагом, на кладбище, где была захоронена урна с его прахом (деятелей культуры его масштаба принято было хоронить на Новодевичьем; Михоэлса же кремировали - разумеется, не случайно), так вот - на кладбище приехали некие молодые люди и объявили директору, что им велено ликвидировать могилу Михоэлса. Директор ответил: "Пожалуйста, только прежде предъявите мне мандат на это". Никакого мандата, понятно, не было, и сказав, что они его забыли и привезут завтра с утра, молодые люди исчезли навсегда - дать официальную бумагу на уничтожение могилы никто не решился...
Еще в застойные годы из книги Светланы Сталиной, оказавшейся случайным свидетелем телефонного доклада Сталину о выполнении его задания, стало известно, что версию об автомобильном наезде на Михоэлса предложил сам "отец народов". Версия эта прочно засела в головы организаторов убийства, и, когда в марте 1953-го они под диктовку Берии давали показания, подробности "наезда" выскакивали из них вопреки тому, как на самом деле они все осуществили.
Сегодня несколько документов по делу об убийстве Михоэлса опубликовано Архивной службой России. Обстоятельный анализ всего дела проведен писателем А. Борщаговским, журналистом А. Ваксбергом, историком Г. Костырченко, и я отсылаю читателя к их книгам.
То, что Российкое государство до сих пор не сочло необходимым представить миру официального документа об организации одного из самых мрачных по его последствиям политического убийства ХХ века, разумеется, не случайно. Сталинское прошлое еще долго будет тащить назад страну, не имеющую духа решительно и бесповоротно с ним порвать.
Дочь Соломона Михайловича Михоэлса, вспоминая отца, говорила о его страсти к познанию, к знаниям. Наверное... Но я знала другую его страсть: он не мог пройти мимо человека, если видел, что тому плохо. Старался отвлечь, утешить. Он удивительно умел это делать. Начинал разговаривать, смешить, что-то разыгрывать. Ему всегда было необходимо утешить человека.
Помню, однажды мы с мужем вышли погулять. Жили мы тогда около Гоголевского бульвара и выходили вечером пройтись по бульвару. Возвращаясь домой, увидели идущего навстречу нашего молодого друга. Он был, очевидно, чем-то угнетён и шёл, опустив голову, не замечая никого вокруг. Нас он тоже не заметил. Мы окликнули его. Он оглянулся: "А-а-а, это вы... А я от вас. Я хотел сегодня быть с вами..."
Мы поняли, что с ним что-то произошло. Пошли вместе, стали расспрашивать.
"Раз вы хотели увидеться с нами, значит, наверное, хотели поговорить? Что-то случилось?.." – "Нет, ничего". – "Расскажите... Вам будет легче". – "Да ничего особенного". – "Хорошо, но чем вы так огорчены?" – "Просто мне сегодня уже тридцать лет!"
Мы с мужем не могли не рассмеяться. Нам было уже давно за тридцать лет, и никакой драмы из-за этого мы не пережили. Начали утешать нашего друга, но не могли удержаться от смеха. И вдруг рядом раздался голос: "По какому поводу такое веселье?"
"Соломон Михайлович, – говорю я подошедшему Михоэлсу. – У этого человека ужасная беда... Ему сегодня тридцать лет!" – "Тридцать лет?! Это серьёзно, – сказал Михоэлс. – Пойдёмте со мной".
Мы взяли нашего огорчённого друга под руки и пошли за Соломоном Михайловичем. Он привёл нас к какому-то дому, три ступени вниз. Спустились, открыли дверь и очутились в огромном пивном зале. Столики, маленькая эстрада, музыканты, даже дирижёр. Едва вошли, как услышали с эстрады: "Соломон Михайлович!.. Соломон Михайлович!.."
Михоэлс сказал нам на ходу: "Займите столик!" А сам пошёл к эстраде.
Забрал у дирижёра палочку, взмахнул и запел залихватскую русскую песню. Музыканты играли пританцовывая. Дирижёр хлопал в такт ладонями. Михоэлс дирижировал и пел. В зале сначала смеялись, а потом стали петь. Пели вместе с Михоэлсом. Кто-то знал слова, кто-то пел без слов, кто-то подхватывал припев. Пел весь зал, пели и пританцовывали музыканты на эстраде, пел Михоэлс, размахивая дирижёрской палочкой.
Соломон Михайлович закончил петь, отдал палочку дирижёру. Музыканты постучали смычками по своим скрипкам. В зале аплодировали. Михоэлс подошёл к столику, нам подали пиво. Соломон Михайлович сказал, обращаясь к нашему другу: "Вот, молодой человек, мы празднуем ваш день рождения... Тридцать лет! Да-а-а, а я начинал только в тридцать шесть... До этого был адвокатом. Мне хотелось защищать людей. Потом увидел, что у меня это не очень хорошо получается, и стал искать своё дело. И нашёл, нашёл... У вас ещё есть время, молодой человек. А я очень рад за вас. Поздравляю! Вам тридцать лет!"
Мы пили пиво, грызли воблу, солёный горох. И когда выходили из зала, нас провожали аплодисментами.
В сорок втором году я приехала в Москву с фронта, из-под Воронежа. Доехала сравнительно спокойно. Один раз попали под бомбы, но поезд сумел пройти. Сошла на московский перрон и, спустившись в метро, впервые за всю войну почувствовала себя в безопасности. Своим ключом открыла дверь в свою квартиру, вошла, поняла, что она обворована, но мне это было как-то безразлично.
И вот я одна в квартире. Муж на фронте. Готовила на "буржуйке" чай – еда у меня ещё оставалась, в Воронеже провожающие сунули мне какой-то пакетик, и думала: "Надо искать работу... Но где?" Вдруг звонок. Телефон работает. Страшно обрадовалась, бросилась к трубке. Слышу голос Михоэлса. Спрашиваю: "Вы тоже в Москве?" – "Только что приехали. Проверяю, кто из знакомых дома..." – "Я одна... Муж на фронте". – "Одна? Не годится. Приезжайте к нам. У нас картошка, комбижир, водка, хлеб... Приезжайте!"
Через некоторое время Михоэлс пригласил послушать новую пьесу Алексея Николаевича Толстого, с которым очень дружил. Сказал, что пьеса замечательная – об Иване Грозном. В зале театра собралось всего несколько человек. Алексей Николаевич сидел на сцене, а Соломон Михайлович примостился на ступеньках лесенки, которая вела из зрительного зала на сцену. Маленький человек, почти гномик, сидел на лесенке, поджав ноги, повернув свою некрасивую, прекрасную голову к Алексею Николаевичу. Иногда оборачивался, поглядывал на слушателей, и в его взгляде читалось: "Ну как? Что я вам говорил?"
Пьеса и впрямь была поразительная. В некоторых сценах угадывался Сталин. Особенно запомнилась сцена у гроба жены. Сидел Иван Грозный и цепко, испытующе вглядывался в лица тех, кто пришёл с ней проститься: "Кто из них отравил?"
Читал Толстой великолепно, и пьеса производила сильное впечатление. Поставленная в Малом театре, она стала неузнаваемой: настолько велика была разница между первым вариантом, который слышала, и тем, что шло на сцене.
Потом, припоминая это чтение, думая о Михоэлсе, о его трагической судьбе, я видела его именно таким, сидящим на ступеньках лесенки. Маленький человек, гномик и – величественный король Лир. Один и тот же человек. Удивительно.
Прошло несколько лет. В конце 1947 года Михоэлс как представитель комитета по Сталинским премиям должен был поехать в Минск.
Незадолго до командировки его укусила бешеная собака. Врачи запретили не только алкогольные напитки, но даже не разрешали принимать успокоительные лекарства на спирту. Михоэлс был на строгой диете, перенёс болезненную процедуру уколов и был удручён от всего этого. Ехать в Минск ему не хотелось, но он всё же поехал. Вскоре после его отъезда позвонила жена Михоэлса – Анастасия Павловна Потоцкая: "Как-то мне сегодня не по себе... Нехорошо на душе. Соломона нет... Если можете – приходите..." – "Асенька, у меня занятия... Приду обязательно. Только позже. После занятий".
При театре С.В. Образцова были курсы повышения квалификации режиссёров кукольных театров, и я там преподавала. Пришла в театр, раздеваюсь в гардеробе и слышу разговор главного художника театра Тузлукова и заведующего музеем Федотова: "Это был великий Михоэлс..."
Подхожу, здороваюсь. Тузлуков продолжает: "Да-да, они думали, что это просто старый еврей в меховой шубе, а это был великий Михоэлс".
Спрашиваю: "Что такое? Почему – "был" Михоэлс?!"
Тузлуков закричал: "Был, был, был Михоэлс! Убили Михоэлса!"
Бросилась к телефону. Набрала номер театра. Трубку взял заведующий труппой, которого я знала: "Это правда?" – "Да." – "А где Ася?" – "Она дома. Поехала на вокзал, её ждали и сказали: "Вам не велено ехать в Минск. Вам велено идти домой".
Положила трубку, пошла к ожидавшим меня режиссёрам: "Сегодня занятия отменяются. Вы свободны. Извините меня". – И вышла из аудитории. По дороге увидела спускающегося по лестнице Сергея Владимировича Образцова: "Сергей Владимирович, моего начальства сегодня нет, а я работать не могу... Я отпустила режиссёров..." – И услышала: "Я тоже не могу".
Подняла глаза – он был в слезах.
Я приехала к Михоэлсам. Двери – и наружные, и в квартиру (они жили на первом этаже) – были открыты настежь. На стуле сидела Анастасия Павловна и повторяла: "Если бы это была автомобильная катастрофа... Если бы это была автомобильная катастрофа... Он бы ничего не почувствовал... Я это пережила. Я это знаю. Это не больно. Это не больно... Если бы это была автомобильная катастрофа..."
Пришли трое. Писатели, которые ездили с Михоэлсом в Минск, – Фефер, Маркиш, а третьего человека не помню. Они рассказали вот что.
После просмотра спектаклей был устроен банкет, и в середине застолья раздался голос: "Соломон Михайлович! Вам скучно? Вы не едите, не пьёте. Я знаю – вам нельзя. Может быть, вам лучше погулять? Сейчас луна, прекрасная погода..." – "Да-да, я пойду! Я давно хотел пойти в гетто. Сейчас при луне пойду в гетто".
И поднялся Голубов, который был с Михоэлсом в командировке, и сказал: "Соломон! Я пойду с тобой".
И оба не вернулись.
Когда Соломона Михайловича привезли хоронить, мы с мужем побежали в театр на Малой Бронной. Там стояла толпа. Пройти в театр мы не смогли, так много собралось народу. Неожиданно распахнулась дверь, и, расталкивая толпу плечами, локтями, вышел граф Игнатьев, автор известной книги "50 лет в строю". Они с Михоэлсом были очень близки. Игнатьев раздвинул толпу и, проходя мимо нас, только сказал: "Соломон, Соломон! Ужасно, ужасно... Несчастье, несчастье! Соломон..."
Беда сломила жену Михоэлса – Анастасию Павловну. Она непоправимо, неизлечимо заболела. Но до кончины успела написать воспоминания. Там рассказано об одном празднике, который они отметили вчетвером...
Соломон Михайлович позвонил домой и сказал: "Нас пригласили на приём. Я сейчас за тобой приеду". – "Но я не успею переодеться". – "Ничего... Там не раздеваются".
Через некоторое время Соломон Михайлович заехал за женой и привёз её в зоопарк. Там родила бегемотиха. Михоэлс приехал поздравить маму-бегемотиху с её малышом.
Он радовался каждому проявлению жизни.
