Впервые я познакомился с творчеством Нооми Шемер (именно так – Нооми - пишется ее имя в соответствии с правилами ивритской грамматики) в Москве в середине 1970-х годов. Послевоенная ламповая «Балтика» (уже почти 60 лет ловящий все мыслимые станции мира, приемник до сих пор жив на подмосковной даче моей двоюродной сестры) исправно доносила до нас с дедом «Голос Израиля», передачи которого на идиш глушились не так неистово, как на русском языке.
Вот как звучал на мамэ-лошн припев «Золотого Иерусалима»:
[йерушолАим – штот фун голд,
а штот фун кУпэр ун лихт вос глит.
их бин фар дир ви а фИдэлэ
фар дайн лид]
(«Иерусалим – город из золота, город из меди и света
обжигающего. Я для тебя, как маленькая скрипка для твоей песни»). При поиске литературного перевода песни на русский язык
я нашел сразу три: А. Гиль ).
К сожалению, «Штот фун голд» в блестящем исполнении Давида Эшета (которого в нашей семье величали «израильским Бернесом») обрывался – в прямом и переносном смысле – там, где до 1967 года проходила граница между израильской и иорданской частями города. Концовка песни была минорной: Стена Плача скорбно тоскует без евреев, рынок Старого города безлюден, колодцы пусты, никто не едет через Иерихон на Мертвое море...
На иврите я услышал «Йерушалаим шель заhав» во второй половине 1980-х (когда дедушки уже не было в живых). В этом варианте с географией всё было в порядке. Наверное, подумал я, Эшет что-то недопел, или пластинка по радио недоиграла, или переводчик что-то недопереводил...
Последняя версия представлялась наименее вероятной. На идиш эта замечательная песня звучала столь органично, что я не уставал восхищаться мастерством переводчика. Текст был таким естественным, что поначалу мы с дедом полагали, что иврит вообще ни при чем – а песню сразу написали на идиш.
Кем же был переводчик? Ответ на этот вопрос я узнал буквально за пару дней до смерти Нооми Шемер.
Роясь по совсем другому поводу в тель-авивской библиотеке Национального управления по еврейской (идиш) культуре, я наткнулся на учебник языка идиш для еврейских школ Аргентины, составленный Пинхасом Эрлихом и выпущенный в 1969 году микроскопическим тиражом в издательстве Ш. Сегаля в Буэнос-Айресе. (Профессор Эрлих, с которым мне посчастливилось быть знакомым лично, впоследствии репатриировался в Израиль и умер в конце 1990-х годов в Реховоте).
В том учебнике, в разделе «Новый Израиль», я обнаружил текст «Золотого Иерусалима» на идиш. Без последнего куплета, в котором мы возвращаемся в когда-то покинутую нами не по своей воле восточную часть города. В целом всё «по Давиду Эшету», если не считать пары стилистических разночтений.
А вот и фамилия переводчика! Даже не одна, а две: Нооми Шемер и Л. Олицкий. Инициал, к сожалению, раскрыть пока не удалось; второй том Краткой еврейской энциклопедии в статье «Идиш литература» сообщает лишь годы жизни Л. Олицкого (1897-1975) и тот факт, что в Израиль поэт репатриировался из Польши.
Итак, перевод «Золотого Иерусалима» на идиш получился таким «натуральным» потому, что в работе над ним активно участвовала автор оригинального ивритского текста! А идиш Нооми, безусловно, превосходно знала от родителей. Ривка и Йосеф Сапир приехали в Эрец-Исраэль из Вильно и были одними из основателей квуцы (небольшого кибуца) Кинерет. Там Нооми Шемер в 1930 году родилась, там же была согласно предсмертной воле похоронена.
Первоначальный ивритский текст «Йерушалаим шель захав» соответствовал идишскому варианту. Победа в Шестидневной войне была достигнута спустя три недели после первого исполнения неофициального гимна иерусалимской столицы, написанного по заказу тогдашнего мэра Тедди Колека. И песня оказалась пророческой!
После триумфа ЦАХАЛа и воссоединения города поэтесса с энтузиазмом вернулась к работе и добавила куплет «Хазарну эль борот hа-маим...» («Вернулись мы к колодцам...») Но вот на идиш он, к сожалению, так и не переведен. Пока. Впрочем, как любят приговаривать евреи, кабы это было нашей главной проблемой...
Во время Войны Судного дня (1973), по причине безответственности и недальновидности тогдашнего руководства складывавшейся поначалу весьма неудачно для Израиля, Нооми Шемер по просьбе государственного телевидения исполнила в прямом эфире только что написанную песню «Лу йеhи» («Пусть будет»). В тот тяжелый час она выразила чаяния всего народа, его надежду на спасение и победу над врагом.
А вот с конца 1970-х годов в творчестве выдающейся поэтессы и композитора наступил некоторый кризис. Старые песни всё еще иногда звучали по «Коль Исраэль», однако новые не появлялись (или почти не появлялись). Я даже забеспокоился: жива ли Нооми Шемер?
Официальные эмиссары из Израиля, появившиеся в Москве в конце 1980-х годов, развеяли мои опасения, но... состроили снисходительную улыбку-гримасу. Причину подобной реакции на упоминание Нооми Шемер я понял много позже.
В конце 1990-х годов известный публицист Авигдор Эскин написал статью «Ножом по сердцу Иерусалима», в которой есть такие строки: «Если в Иерусалиме начнут возводить новую стену, то палестинцы смогут отпраздновать победу. Тысячи убитых не привели бы к такой деморализации Израиля, как стена в Граде Давида. Песню Нооми Шемер перестанут исполнять. Впрочем, и сегодня она слышится по радио только в День Иерусалима. А будут ли у нас продолжать празднование Дня Иерусалима, ежели его заново расчленят?»
Сразу после кончины Нооми Шемер своими воспоминаниями о ней с корреспондентом «Седьмого канала» Хагаем Сегалем поделился ветеран поселенческого движения, бывший депутат Кнессета от партий МАФДАЛ и «Ткума», раввин Ханан Порат: «В большей степени, чем кто-либо другой из литераторов подобного масштаба, Нооми Шемер была близка к ТАНАХу. Не случайно многие ее песни звучали как молитвы. Они пробуждали в душах евреев любовь к своему народу и к его стране – Эрец-Исраэль».
Порат рассказал об обстоятельствах написания поэтессой песни «Иш музар» («Странный человек»), посвященной поселенцам Элон-Морэ. По словам раввина, Нооми Шемер была вдохновлена при виде того, как десятки тысяч людей приходят заново осваивать освобожденные в ходе Шестидневной войны участки еврейской земли. Нооми усматривала в этом возвращение к корням, материальное воплощение любви к стране.
Вот подстрочный перевод этой песни с иврита:
«По пути сюда я встретила странного очень человека,
Который, как лунатик, бормотал себе тихо и сказал:
"На ложе моём в ночи я слышу колокол, который звонит.
Страна Израиля принадлежит народу Израиля!"
"Странный человек, - сказала я, - стыдись. Лозунг такой старый.
Ведь ты снаружи, за чертой, и - главное - не в моде".
Но странный человек не ответил мне, он не ответил
И тогда увидела я вокруг десятки, и сотни, и тысячи
Людей настолько странных, людей настолько красивых...
И тогда, неисправимо устаревшая, безжалостно сентиментальная
Сказала я: "Люди странные, кабы был мой удел с вами!"»
Далее политик поведал журналисту, что в последние десятилетия – после заключения Кемп-Дэвидских соглашений и в особенности с началом кровавого «мирного процесса» с ООП – Нооми Шемер замкнулась в себе, став объектом травли постсионистских кругов, присвоивших себе монополию на культуртрегерскую деятельность в Израиле. В результате новые песни Шемер стали появляться все реже, а при исполнении старых антрепренеры, ведущие и исполнители старались по мере возможности не упоминать ее имя.
Особую злобу левого истеблишмента, продолжал Порат, вызвала “Песня об акуле”, написанная Нооми Шемер в 1975 году в знак протеста против переговоров об отдаче Египту Синайского полуострова, реализованной несколько лет спустя Менахемом Бегиным. Героиня этой сатирически-трагической песни - сардина - предлагала свое тело по частям акуле, в ответ рассчитывая услышать приветствие “шалом”. Когда сардина предложила всю себя целиком, акула открыла рот - и вместе с ответом съела сардину.
По случаю разрушения тогдашним министром обороны Ариэлем Шароном еврейского города Ямит с прилегающими поселениями была написана песня “Аль на таакор натуа” - “Не искореняйте саженцы”. (Правда сама затравленная поэтесса сказала, что песня написана в память о погибшем при трагических обстоятельствах друге, но никто ей не поверил. Она и не слишком настаивала на своей версии.)
Накануне депортации поселенцев Синая поэтесса навестила их и исполнила перед ними свою песню.
По воспоминаниям действующего депутата Кнессета Юваля Штайница («Ликуд»), Нооми Шемер сетовала, что после того, как она поддержала партию «Тхия» (в отличие от бегинского «Ликуда», выступившего против Кемп-Дэвида), ее песни стали транслировать по радио и телевидению намного реже.
Специалист по веб-дизайну Наталия Самарович, курирующая несколько правонаправленных сайтов на русском языке, припоминает, как канонизированный «классик» ивритской прозы Амос Оз призывал прекратить исполнять песни Шемер в кибуцах...
Как выразилась в некрологе газета «Едиот ахронот», своей неистребимой
приверженностью идеям праворелигиозного движения «Гуш эмуним» Нооми Шемер поставила себя «вне широкого консенсуса».
Штатный политический обозреватель "Едиот" Нахум Барнеа, пару лет назад охарактеризовавший Нооми Шемер как "вульгарную расистку", продолжил нападки на поэтессу даже в статье, посвященной ее памяти. Постсионист походя изгаляется над идеологией неделимой Эрец-Исраэль, злорадно "констатируя", что мечта поэтессы "вряд ли когда-либо воплощалась в реальность, а теперь уж точно не осуществится".
Обвиняя поэтессу в «политизированности», левые круги не замечают, что практически вся продвигаемая ими культура политизирована не в меньшей степени – только с другим, «разрешенным», а не «запрещенным» знаком.
Своим творчеством Нооми Шемер дважды (в 1967 и 1973 годах) помогла защитить Израиль от внешних врагов. С внутренними ей справиться не удалось... Да будет благословенна память выдающегося еврейского художника и патриота.
P.S. На следующий день после кончины Нооми Шемер один мой знакомый, плоховато разбирающийся в израильских реалиях, поинтересовался: «С чего бы это по радио вдруг стали передавать нормальную музыку?»
Я ответил: это из архивов нашего Гостелерадио удосужились достать записи песен Шемер. Если бы не смерть поэтессы – так и не достали бы. Не модно...
