Подобного рода заметки обычно пишут к юбилейным датам. А я решил взяться за перо не глядя на календарь – сразу после прочтения «Большой книги интервью» с Иосифом Бродским, выпущенной в 2000 году московским издательством «Захаров».
Мало кто из интервьюеров не задал выдающемуся русскоязычному поэту ХХ века, лауреату Нобелевской премии по литературе вопрос о его отношении к еврейству. Ответы Бродского были стереотипными в своей противоречивости, на грани оксюморона. Суть их такова: Иосиф воспитывался в ассимилированной ленинградской семье, понятия о еврейской культуре не получил, никаких традиций не соблюдает, в общинной жизни не участвует («Я плохой еврей»...) - но в то же время считает себя по духу даже бОльшим евреем, чем многие прихожане синагог, поскольку обостренно, как и подобает настоящему еврею, чувствует несправедливость, верит во всемогущество единого Б-га и не признает оправдания изначальной греховности человека, пронизывающего христианское мировоззрение.
Ближе к концу жизни, однако, Бродский все чаще причислял себя к кальвинистам и отдалился от еврейства настолько, что похоронили его в Венеции на христианском кладбище с отпеванием и всеми подобными ритуалами. Нет никаких оснований полагать, что его жена-христианка организовала церемонию вопреки воле усопшего.
Однако всякому культурному человеку ясно, что формальное вероотступничество не умаляет заслуг Бродского ни как великого литератора (кстати, его стихотворение «Еврейское кладбище около Ленинграда» справедливо считается одним из лучших произведений на еврейскую тему, написанных в СССР), ни – говорю об этом без ложной патетики - как пророка. С высоты восьми лет, истекших после кончины поэта, мы вправе присвоить Иосифу Бродскому и этот титул. Пророка - не в еврейском, а в общечеловеческом понимании.
Loading...
У нас со скидками плакаты по технике безопасности для вас со скидками.
Перед вами отрывок из интервью, которое И. Бродский дал в 1990 году корреспонденту польского журнала «NaGlos» Гжегожу Музялю.
— Андрэ Мальро сказал, что следующее столетие либо будет столетием духовности, либо его не будет вообще.
— Может быть... Я в этом не так уверен, хотя, если судить по тому, с чем приходится сталкиваться, реальность не очень-то стремится соответствовать этическим стандартам. Наш мир становится вполне языческим. И я задумываюсь, а не приведет ли это язычество к столкновению — я страшно этого опасаюсь, — к крайне жесткому религиозному столкновению — пусть слово «религиозное» здесь и не совсем точно — между исламским миром и миром, у которого о христианстве остались лишь смутные воспоминания. Христианский мир не сможет себя защитить, а исламский будет давить на него всерьез. Объясняется это простым соотношением численности населения, чисто демографически. И для меня такое столкновение видится вполне реальным... Будущее, каким его можно предвидеть, каким могу предвидеть его я, — опять же, тут можно ошибиться, — это будущее, раздираемое конфликтом духа терпимости с духом нетерпимости, и этот конфликт пытаются разрешить все теми же средствами, которые мы видим и сейчас. Прагматики утверждают, что разница между двумя мирами не столь уж велика. Я же в это ни секунды не верю. И полагаю, что исламское понимание мироустройства — с ним надо кончать. В конце концов, наш мир на шесть веков старше ислама. Поэтому, полагаю, у нас есть право судить, что хорошо, а что плохо.
Уже здесь Бродский под «нашим миром» имеет в виду христианство. Но какая разница? Главное в том, что поэт предсказал главную коллизию сегодняшнего дня с фотографической точностью!
Другой темой, пронизывающей практически все беседы с Иосифом Бродским, было его отношение к советской власти. Приговорившая его в 60-х годах к ссылке за «тунеядство» (независимое поэтическое творчество работой в СССР не признавалось), в 1972 году эта власть выдворила строптивого поэта из страны, заставив его воспользоваться израильским вызовом, которым он не думал пользоваться. На сборы ему было дано десять дней. До этого поэт не был антисоветчиком – он был ярко выраженным аполитичным человеком. Но насильственную депортацию Бродский коммунистам простить не смог.
Вряд ли где-либо можно найти более лаконичную и исчерпывающую характеристику красной деспотии и отличия свободных людей от «совков», чем в интервью, которое Бродский дал в 1981 году корреспондентке британского журнала «Обзервер» Мириам Гросс. Здесь интервьюируемый проявляет второе неотъемлемое качество пророка: четкую фиксацию сути событий своей эпохи.
— Несмотря на то что вы рассказываете о режиме, не кажется ли вам, что множество людей и в самом деле хотят, чтобы ими управляли, избавив от ответственности, связанной со свободным выбором?
— Этого хотят весьма многие. И причина стабильности советской системы в том, что она осуществила древнейшую мечту человечества: людям гарантировано сохранение некоего status quo, они купили на это право. И уплаченная цена не кажется им слишком высокой. Она высока лишь для некоторых — наиболее предприимчивых и одаренных воображением, — но их в обществе всегда меньшинство.
Перечитывая ответы Бродского на вопросы репортеров, нельзя удержаться от аналогий между полемикой о нашей «доисторической» родине с одной стороны, и идеологическим спором вокруг событий на родине исторической – в Израиле. Особого внимания заслуживают хлесткие слова поэта в адрес иных деятелей культуры, ученых и других представителей «прогрессивной общественности», формирующих «мировое общественное мнение».
Вот еще одна выдержка из интервью, которое взяла у И. Бродского журналистка М. Гросс.
— Что вы думаете о тех на Западе, кто симпатизирует советской системе?
— Всякий, кто симпатизирует политической системе, уничтожившей шестьдесят миллионов подданных ради укрепления своей стабильности, должен быть признан законченным идиотом. В лучшем случае речь может идти о задержке в развитии.
— Что же, по-вашему, ими движет? Ведь многие из них — выходцы из интеллектуальных кругов.
— Ну нет. Это-то и есть та лакмусовая бумажка, которая показывает, мыслящий вы человек или нет; и что еще важнее — все ли в порядке у вас с этикой. А что ими движет? Думаю, мотивов тут несколько.
Во-первых, Россия слишком велика, и признать, что правящий там режим отвратителен, — значит признать, что зло имеет куда большую власть над миром, чем могут допустить все эти господа, не рискуя расстройством пищеварения. Признание зла во всей его полноте ставит их лицом к лицу с признанием собственной импотенции, а импотенция — не самая приятная вещь. Поэтому они и отводят взор, и обращают его туда, где дело еще поправимо: к Латинской Америке или Азии, туда, где выражение негодования еще может принести результаты. Это одна из форм бегства от действительности, а усатые полковники и генералы — всего лишь козлы отпущения... А поэтому, почему бы нам прямо сейчас не заключить Советы в объятия, покуда мы не остались смотреть вслед уходящему поезду? Но идущие в будущее поезда останавливаются в концлагерях или у газовых камер.
Советского Союза больше нет. Но поставленные Иосифом Бродским проблемы остались. И решения им не предвидится, покуда те самые «выходцы из интеллектуальных кругов» задают тон на международной полемической арене.
«Россия слишком велика»... «Арабов раз в двадцать больше, чем евреев»... «Жираф большой – ему видней»... Какая, в сущности, разница между этими сентенциями? Кто рискнет подвергнуть их сомнению в таком мире, где истину принято определять простым большинством голосов, да к тому же демография сдвигает это большинство всё дальше от Храмовой горы и всё ближе к «Эль-Аксе»?!
