КНИГА КАК СРЕЗ ЭПОХИ

"Четвертый соблазн - думать готовыми блоками. По совести говоря, это не мышление, а его имитация".
(М. Вульф, "Семь соблазнов")

"Газета живет один день", - говорят журналисты и их читатели. Новости устаревают моментально, высококачественная публицистика еще может "продержаться" неделю-другую. А потом? Несколько десятков экземпляров газеты остаются для библиотек и архивов, а остальные - только рыбу заворачивать...
Книга, которую я держу в руках, вся (за исключением венка сонетов - изысканной стилизации под штетл "Жалобы шорника, или Хромой Орфей", созданной в 1966 году в Москве) состоит из материалов, с 1995 по 2002 год публиковавшихся в русскоязычной прессе Израиля. Но можно ли назвать ее вторичной?
Эта - явно "штучный товар", к тому же и себя автор с почти зримой ухмылкой обозвал: "Та еще штучка". Не без резона: и книга, и писатель явно непросты, на одном дыхании этот опус не одолеешь. "В вашей прозе, помимо прямых цитат, немало скрытых, непрозрачных", - справедливо заметил автору его собеседник-интервьюер. Да и слов непонятных хватает - если ты, конечно, не полиглот (для неполиглотов автор с некоторым опозданием подготовил глоссарий, отдельно вкладываемый в каждый экземпляр и содержащий переводы ивритских, идишских, английских, французских, румынских и латинских слов, вплетенных в ткань повествования).

Что же это за книга, выпущенная в 2003 году иерусалимско-московским издательством "Гешарим - Мосты культуры", известным в нашем народе по имени его основателя-владельца Михаила Гринберга?
На титульном листе значится псевдоним автора - Микки Вульф, саморазоблачаемый на последней странице (в данной публикации раскрывать его не станем). Названа книга "Milky Way и другие кровельные работы" - и лишь к концу чтения постигаешь смысл заглавия, который, ограничиваясь рамками одной фразы, можно выразить так: "автор нестандартными методами разрабатывает проблему взаимосвязи небесных канцелярий и земных людских занятий-ремесел".
Жанр "Млечного пути" (так переводится с английского начало заглавия книги) заявлен как "роман" - и тут уж понимание не приходит вовсе: составлена книга из трех-пятистраничных миниатюр, не имеющих общего сюжета и объединенных (и то не повсюду) разве что общностью лирического героя. Автор в уже упомянутом интервью утверждает, что слово "роман" появилось на обложке по оплошности то ли издательства, то ли типографии - но уже задним числом он понял, что "это ничего и даже правильно. Да и менять что-либо было поздно". А перед тем, как сдавать рукопись в издательство, Вульф "попытался определить ее жанр как "соображения", имея в виду именно "собрание образов". Но и это, считает он, не очень удачная формула.
Теоретическую дискуссию о жанрах передоверяя литературоведам, скажу лишь, что сборник составлен из коротких рассказов и полусерьезных-полуиронических эссе. Следуют они не в тематическом, а, по-видимому, в хронологическом порядке, что чуточку вредит композиции, но изрядно содействует документальности этой художественной прозы (о документальности разговор пойдет ниже). Хотя, если не "грузиться" на истории и прочих занудных материях, книгу можно читать и выборочно - время от времени раскрывая ее на любой странице: достаточно сдвинуться к началу попавшегося текста. "Второй способ, он и лучше, потому что ассоциативно-смысловая густота сочиненного, пожалуй, утомительна для читателя, если не скользить по верхам. Автор понимает это; его тексты коротки и согласны держаться особняком друг от друга", - подмечает другой рецензент.
В рассказах, с моей точки зрения, талант Вульфа как стилиста раскрылся наиболее ярко. С позволительным подлинному мастеру озорством описанные сценки из жизни писателей и обывателей, зарубежные зарисовки (avec fromage или гей авэк!), литературно-философские изыски и, среди них, даже один некролог огорчают лишь скромностью количества и объема. Что касается эссе - то из-под вульфовского пера чаще всего (хотя, буду откровенен, не всегда) выходит не ординарная короткоживущая публицистика, от которой ломятся прилавки газетных киосков, а некая действительно "соображенческая" (в авторском смысле слова) материя, фиксирующая дух эпохи, представляющая собой ее моментальный срез.

Тут уместно осветить напрашивающийся вопрос - почему я не взялся за эту рецензию два года назад, когда книга только-только увидела свет. Отвечу: в тот момент страна еще продолжала переживать тот этап своей истории, который освещен сбоку книгой Микки Вульфа, а теперь - после политических событий, в пересказе которых постоянный читатель не нуждается, - наступило ощущение некоей отстраненности.
В первый раз я познал это чувство перед Песахом 2005 года, когда, наводя порядок в доме, преодолел хроническую лень и взялся за разбор громадной стопки газетных вырезок. Полтора десятка лет своей жизни в Израиле я имел обыкновение выбирать из русско- и ивритоязычных газет статьи, которые, по моему разумению, могли бы представлять ценность для истории. И вот я обнаружил: за обозначенный период Израиль миновал два политических водораздела, четко отразившихся на общественной атмосфере и - на настроении, пронизывающем публицистику многих авторов.
Выше я уже обещал не упоминать конкретных событий. Сколько можно смаковать их - и так уж "подробности невыносимы" (М.Вульф). Достаточно указать две даты: первая - сентябрь 1993 года - спустя ровно девять месяцев после репатриации писателя в Израиль; вторая, о которой здесь идет речь, - февраль 2004-го.
Из трех получившихся эпох каждая следующая характеризуется дальнейшей поляризацией общества. Один лагерь впадает в смятение и оплакивает потери; второй при виде этого злорадствует и демонстративно игнорирует события, лежащие вне канвы, якобы заданной всеподавляющим-всераздавливающим Колесом Истории.
Единомоментное просматривание вырезок или подшивок позволяет видеть ситуацию в многолетней калейдоскопической динамике. Те противоречия, которые в первую эпоху казались гибельными для страны, с позиций второй эпохи выглядят детской возней в песочнице. А то, что публицистам второй эпохи представлялось чуть ли не симптомами конца света, сейчас, в третью эпоху, вызывает покровительственную ностальгическую улыбку: эх, вернуться бы назад, в ваши, с позволения сказать, проблемы...
И тут мне попался на глаза "Milky Way". Оторвав меня от предпраздничной уборки, книга сама прочиталась вновь - и совсем не таким "сквозняком", как в первый раз. Наверное, потому, что за минувшие два года столь многое и столь разительно изменилось в нашем обществе. Тот ли это корабль? Те ли кормчие? И откуда всплыли эти айсберги?..

Только у нас гадалка преображенская площадь недорого, со скидками.

В отличие от сонма газетных однодневок, только дополняющих эволюционирующий от относительного штиля к шторму пейзаж, лучшие образцы прозы Вульфа не имеют ничего общего с заметками на полях новостной ленты, набросанными с учетом худого-бедного жизненного опыта и идеологических взглядов того или иного публициста. Это аутентичный документ эпохи, заключенной между двумя водоразделами. Скроенный по индивидуальному - не годящемуся и не желающему становиться серийным - заказу из намеков, иносказаний и ассоциаций, порой коробящий неровностями, однако начисто лишенный шероховатостей (такой вот парадокс), этот текст рельефно оттеняет отличия дня вчерашнего от дня сегодняшнего и демонстрирует, насколько не гарантирован нам день завтрашний.
В период написания "Млечного пути" общество уже почуяло, что оно не столь едино, как мечтали-декларировали отцы-основатели современного Израиля, но не успело осознать фатальную непреодолимость разделяющих его барьеров. Даже одиозная откровенность Шимона Переса после поражения на выборах 1996 года от молодой восходящей, казалось бы, звезды Биньямина Нетаниягу - "Евреи победили израильтян" - предтечей апокалипсиса еще не выглядела.
Политика, экономика, юстиция - везде уже царил беспорядок, но не беспредел. Политики уже не выполняли предвыборных обещаний, но хотя бы не бравировали этим. Государство-наниматель рабочей силы уже не платило работникам просвещения, культуры и других "выталкиваемых могучим ураганом" сфер достойных зарплат, но хотя бы не нарушало и не разрывало контрактов ретроактивно (sic). Государственные средства массовой информации уже утаивали часть правды, но в глаза не лгали. Суды уже не были праведными, но хотя бы сохраняли видимость независимости от других ветвей власти...
Словом, внутриизраильские проблемы, порожденные 1993 годом, достигшие своего трагического апогея в 1995-м, по-иному обострившиеся в 2000-м и вяло текшие красной неклюквой вплоть до вероломной смены политических декораций в 2004-м, при всей своей сложности еще не выглядели неразрешимыми в данной системе координат.
Поэтому в "Млечном пути" гнетущая меланхолия раз за разом сменяется радостными пробуждениями от кошмара - привидевшегося ли, пережитого ли. И тогда автор с неизбывной иронией, заставляющей благоухать местечковый навоз и смердить буфет Союза Писателей, вспоминает о безвозвратно ушедшем (а не просто оставленном нами) мире и органично соединяет свои стебоватые мемуары с достойными уже не юмора, а сатиры реалиями современности.
Не менее ценна кристальная (хотя и не дистиллированная) чистота русского языка в исполнении Микки Вульфа. Но не русским единым жив израильский человек! Виртуозным подбором еврейских слов-вкраплений в свой текст литератор создает единое идиш-ивритское духовное пространство, пропускаемое сквозь призму "русскоязычной" психологии и не теряющее ни капли своеобычности. Ни в одной книге до "Milky Way" я такого высокого пилотажа не наблюдал - разве что у смеющегося сквозь слезы Шолом-Алейхема, тоже писавшего для трехъязычного (хотя и в другом порядке: идиш + лошн-койдэш, сиречь древний иврит в ашкеназском произношении + русский) читателя.

Исполненный надежд – при всем своем угрюмом скепсисе – истинный шестидесятник, Микки Вульф при написании книги не мог знать и не хотел верить, что постигший страну политический кошмар есть не сон, а явь. Причем ни румын, ни русских, ни арабов, ни американцев, ни прочих варягов корить ни к чему. Как говаривала (вот она, любимая грамматическая форма Вульфа - многократно-прошедшее время, словно заимствованное русским языком из теплого мамэ-лошн) моя бабушка, не всегда умевшая находить точные эвфемизмы русским ругательствам, "это наш собственный навоз - нам и расхлебывать!"
Перечитываемый в обстановке навязываемой сверху смены вех, "Млечный путь" при своей подчеркнутой аполитичности восстанавливает стираемые тяжелой военной техникой ориентиры, указывающие, откуда и куда мы идем. Дай-то Б-г, чтобы та эпоха, которую столь талантливо запечатлел Микки Вульф, оказалась в истории еврейского государства и народа не предпоследней.

в "Книжный развал"
на главную страницу сайта