Сестры Берри... Пожалуй, не
найдешь среди выходцев из СССР в Израиле, США, Германии,
Канаде, Австралии ни одного, кто не знал бы об этом талантливом дуэте и не
слышал обжигающих душу песен в исполнении двух еврейских красавиц. Их
первое появление на советской сцене стало событием, всколыхнувшим десятки
тысяч еврейских душ на всем огромном пространстве советской империи. Таких
событий в жизни советского еврейства было всего несколько: приезд в Москву
первого посла Государства Израиль Голды Меир, Шестидневная война, 35-летие
которой мы отмечаем как раз в эти июньские дни, да еще горбачевская так
называемая перестройка, в результате которой СССР покинут два миллиона
евреев. И в ряду этих действительно судьбоносных для советского еврейства
событий вторым по времени - между приездом Голды и Шестидневной войной - по
праву называют 1959-й, год первых гастролей в СССР дуэта сестер Берри.
По их песням я, как и многие другие, постигал свое еврейство, впервые
вслушивался в такой мягкий, такой теплый, как мамины руки, идиш...
Клэр Берри, живущая в 150 метрах от редакции "Форвертс",
любезно согласилась встретиться для интервью, которым мы решили открыть
новую рубрику - "Встречи у главного редактора". - Клэр, помните ли вы ту
свою поездку в Москву?
- Конечно, помню. До мельчайших подробностей. Даже - какие большие, шикарные подушки были в нашем номере в гостинице
"Украина". И даже номер комнаты помню - 722... - И все же, как это было? - Мне позвонил Эд Сэлливан - продюсер, композитор, музыкант - и спросил: "Что
ты с Мерной думаешь насчет поездки в Россию? У нас в Нью-Йорке сейчас
находятся представители из Москвы, они предлагают программу культурного
обмена между Америкой и Россией. На днях они увидели вас в какой-то
телепередаче и сказали: "Нам нравится этот дуэт. Мы бы хотели пригласить
этих девушек выступить в СССР". - Что вы ответили Сэлливану? - А что мы
должны были ему ответить, если наш папа родом из Киева? Я спросила у Эда:
"Когда надо быть в аэропорту? Мы готовы ехать хоть завтра". - Вам
понравилась Москва? - Да. Но не агенты КГБ, которые были везде, где были
мы. Наутро после приезда мы отправились в Зеленый театр в парк Горького на
репетицию. Там уже собрались около полусотни музыкантов, которые встретили
нас аплодисментами. Мы запели одну веселую ковбойскую песенку, и одежда на
нас была соответствующая: сапоги, рубашки, широкополые шляпы. И вдруг во
время исполнения этой песни прозвучало резкое "Стоп!". В чем дело? Что
случилось? Оказалось, московскому начальству не понравилось одно словечко
в нашей песенке, потому что оно напоминало по звучанию популярное русское
ругательство. И нас попросили заменить это слово на более благозвучное... -
Вы подчинились? - Конечно, мы тут же заменили это словечко на другое. -
А как прошел концерт?
- Великолепно! По просьбе Эда Сэлливана мы вышли на
сцену первыми. Ведущий объявил: "Сестры Берри". Двадцать тысяч россиян
(сколько среди них было евреев - не знаю) замерли в ожидании. Мы начинаем
петь на английском. Без конца аплодируя, зрители подходят все ближе к
сцене. Мы запеваем вторую песню, тоже на английском. Толпа подбирается к
нам все ближе, занимает ступеньки, ведущие к сцене. Нам с Мерной даже
чуть страшновато становится. Но вот мы запеваем "Очи черные" - на русском.
И еще - "Подмосковные вечера", "Ямщик, не гони лошадей". Шквал
аплодисментов. Потом наскоро переодеваемся и выходим на сцену в костюмах
ковбоев с деревянными кольтами в руках... Поем... Песня завершается как бы
стрельбой в воздух: мы выбрасываем вверх руки с кольтами и стреляем:
"Юпа-юп!" После песни - никаких аплодисментов. Гробовая тишина... Эд
Сэлливан ничего не может понять, мы тоже... Уходим со сцены при полном
молчании зрителей... В гримерной нас уже ждут двое мужчин: "Мы - из ТАСС.
Вы должны знать: наш народ не любит оружие, не любит песни о войне". "Это
не оружие, это только муляжи. Так мы поем и в Америке, и в других странах",
ответили мы. Лица "журналистов ТАСС" непроницаемы: "Наш народ этого не
любит". На очередном концерте мы выступаем уже без кольтов... Сестры Берри открыли для евреев тогдашнего СССР, что на идишe существуют не только
грустные песни-притчи, но и веселые, яркие. Слух о том, что в Москву на гастроли приехали две
сестрички-красавицы, этакие еврейские "секс-бомбочки" из Америки, и поют
они на великолепном мамэ-лошн удивительные песни, моментально разнесся по
городам и весям Союза, и в Москву хлынули тысячи евреев из разных уголков
страны - лишь бы увидеть и услышать этих сестричек. Директор уральского
военного завода созвонился со своим министерством и сказал, что ему срочно
надо побывать на приеме у министра "в связи с выпуском новой продукции".
Конечно же ни к какому министру ему не надо было - он узнал о гастролях
сестер Берри и нашел всего лишь повод для того, чтобы не упустить
возможности послушать их "живьем". В столицу мчались на поездах, летали
самолетами, добирались электричками тысячи тех, кто после войны не мог
услышать идиш среди других языков "братских" народов СССР. Все они мечтали
попасть на концерт сестер Берри или, в крайнем случае, за любые деньги
приобрести кассеты с их песнями? С тех летних дней 1959 года в больших и
маленьких городах советской империи в тысячах еврейских домов в течение
двадцати лет звучали сотни раз переписанные магнитофонные записи
легендарного дуэта, и все эти "Ба мир бисту шейн", "Тум-балалайке",
"Чири-бим", "А идише мамэ", "Папиросн", "Цу мир из гекумэн а кузинэ", "Ву
нэмт мэн а бисэлэ мазл" стали в СССР как бы первым еврейским самиздатом,
подтолкнувшим наших соплеменников к первым попыткам осознания своей
национальной принадлежности.
- Клэр, а у вас была возможность просто
побродить по Москве?
- Конечно. В один из дней мы решили сходить в
синагогу. Пришли. Но двери были закрыты. И вдруг увидели молодого парня в
кипе. Мы бросились к нему: "Мы из Америки, хотели заглянуть в синагогу, но
она почему-то закрыта". Парень внимательно посмотрел нас, сказал: "Ждите" и
ушел. Через несколько минут он вернулся с каким-то мужчиной, в руках у
которого была связка ключей. Он открыл нам двери, и мы с Мерной вошли.
Первое, что мы увидели, - в углу сидел старик с большой белой бородой и
молился. Оказалось, что в обычные дни прихожане входят в синагогу со
двора, а парадные двери на всякий случай заперты. - Официальных
встреч у вас в Москве не было? - Только прием в американском посольстве.
Запомнилось, что там было много русских военных. Один из них, какой-то
генерал, сказал: "О, еврейские девушки!" А другой военный ухмыльнулся: "Они
вообще не похожи на евреек - типичные американки!" Он произнес это с таким
апломбом, словно сам был потомственным евреем и полжизни прожил в
Штатах... - Но с евреями вы наверняка общались?
- Да. Точнее, не мы с
ними, а они с нами. Как-то утром у нас в номере раздался телефонный звонок.
Женщина представилась нашей поклонницей и сказала, что у нее есть к нам
несколько вопросов и она хотела бы встретиться в холле гостиницы. А мы как
раз собирались на прогулку. Я ответила: "Сейчас спустимся". Внизу, в
лобби, почему-то не было ни кресел, ни диванов - только две длинные
скамейки у лифтов. И на каждой сидели по кагэбэшнику и следили за всеми
выходящими из лифта. Женщина тут же подошла к нам и быстро-быстро
заговорила на плохом английском: "Я очень люблю ваши песни". Я прервала ее
вопросом: "Вы еврейка?" "Да", - ответила она. "Тогда можете, если хотите,
говорить с нами на идише". И она заговорила: "У меня дома на магнитофоне
есть все ваши записи. Мы закрываем двери и включаем магнитофон. Но звук
почти убираем, чтобы, не дай Бог, кто-нибудь из соседей услышал!" Мы,
конечно, подарили ей свои фотографии с автографами и пару пластинок, и
женщина была счастлива... Да, женщина, отважившаяся появиться в лобби
гостиницы "Украина" и встретиться с иностранками, вполне могла - не без
"помощи" тех же кагэбэшников с длинных скамеек - остаться без подарков
еврейских певиц. Но, может быть, этого не произошло. Остается надеяться,
что та молодая женщина или ее дети, живущие сегодня здесь, в США, или в
Израиле, откликнутся на это интервью и расскажут о встречах с сестрами
Берри. Просим отозваться и всех тех, кому посчастливилось "вживую" слышать
знаменитый дуэт в том давнем пятьдесят девятом...
- Клэр, вы вскользь
упомянули о своем отце. Расскажите, пожалуйста, о нем, вообще о семье, о
маме, сестрах, о первых шагах на сцене.
-
Папу звали Хаим Бейгельман, он родом из Киева. Мама, Эстер,
приехала в Америку из Австрии. Она знала немного польский, немецкий,
французский, свободно, как и папа, говорила на идише. Поселились родители
в Бронксе, там же и мы с Мерной, и другие наши сестры родились. Семья была
большой и дружной, несмотря на все, казалось бы, внешние различия. Мы
всегда ели только вместе, отдыхали вместе, гуляли, помогали маме по
хозяйству. Это сегодня дети могут неделями не общаться с родителями, а у
нас, к счастью, было не так. И, став уже сама мамой, я всегда говорила
дочери: "Семья должна быть у женщины на первом месте. Запомни: семья - это
номер один, всегда". - Она запомнила? - Да. По-американски ее зовут Джой,
а еврейское ее имя - Рохл-Ента. Она декоратор во Флориде. У нее прекрасный
муж, дочь Кимберли и сын Брэд, пожарный. Я их всех очень
люблю. У них настоящий еврейский дом. Кошерный...
- А теперь вернемся к
другой еврейской семье. Расскажите подробнее о том, как в семье Хаима
Бейгельмана росли две сестрички - Клара и Минна...
- Телевидения в те годы не было. Для наших родителей и для тысяч
других иммигрантов единственным окном в мир был "Форвертс" - ежедневная
еврейская газета, выходившая тиражом в четверть миллиона экземпляров. А для
нас с Минной таким окном было WEVD - еврейское радио "Форвертса".
Каждое воскресенье с одиннадцати часов утра до трех часов пополудни мы
буквально замирали у радиоприемника. Там мы впервые узнали о таланте
Германа Яблокова, услышали знаменитые "Папиросн", "Бублички" . Там, на
еврейском радио, была и получасовая детская музыкальная передача - с 14.30
до 15.00. Дети пели, играли на скрипке, на пианино. Обратив внимание, как
мы с сестрой замираем у приемника при звуках еврейских песен и мелодий,
мама решила: "Если те дети могут, почему мои девочки не могут?" И однажды,
когда я пришла из школы (мне было девять), мама повезла меня в Манхэттен,
на 43-ю улицу, где располагалось радио, которое именно в этот день (по
вторникам) организовывало прослушивание детей, желающих выступать. За
роялем сидел Николай Заславский. Прослушав меня, он сказал: "Приходи в
воскресенье". И вот в ближайшее воскресенье выступать на радио меня повел
папа... - Почему не мама?
- Потому что папа посчитал, что выступать -
серьезное дело, не то что прослушивание. Там стоял длинный стол, во главе
которого восседал Нахум Стучков.
- Тот самый
Стучков, который когда-то в Витебске возглавлял еврейский театр, а в
Америке вел на еврейском радио "Форвертса" воскресные передачи для детей
"Час дядюшки Нахума"? - Да, а еще он вел на радио интересную
программу "Родной язык". Но вернусь в зал, где за столом сидел Стучков. Я,
конечно, волновалась, боясь забыть слова песни. И вот кто-то назвал мою
фамилию: "Сейчас Клара Бейгельман споет нам "Папиросн". И я вышла
вперед...
- Это было ваше первое появление на сцене?
- Да. Но мама
на этом не успокоилась. Через пару дней она повела меня в музыкальный
магазин Metro Music на Второй авеню и попросила его хозяйку, госпожу
Левкович, подобрать для меня что-то из народной музыки, какую-нибудь
песенку попроще.
- Подобрали?
- Да. Песня называлась "Либстэ майнэ" ("Самая любимая моя"). А
потом мы вернулись домой, и мама пошла к матери моей подруги Беллы Коэн.
Как ты, Леонид, думаешь - для чего? Белла брала уроки фортепиано, и моя
мама спросила у ее мамы: "Сколько это вам стоит?" Та ответила: "Пятьдесят
центов за урок". Моя мама сказала: "Я буду платить вам двадцать пять
центов - пусть ваша дочь учит мою". И Белла начала меня учить тому, чему
сама только что научилась... - А когда вы впервые стали выступать с
Мерной? - О, это долгая история! С того
первого моего выступления на радио прошел, наверное, год или чуть больше. Я
пела только еврейские песни. Мне было 11, Мерне - семь. Однажды
Заславский, наш аккомпаниатор на радио, сказал, что он хочет отобрать трех
девочек для новой программы, научить их музыкальной грамоте, а за
выступления каждая будет получать... по пять долларов. Для меня это было настоящим богатством! Словом, Заславский
отобрал троих, в том числе и меня. Учеба началась так: Заславский сказал,
что сейчас для каждой из нас сыграет по одной ноте, мы должны будем
запомнить "свою", и потом, когда он по очереди нас назовет, каждая должна
спеть свою ноту... Так с большим трудом мы осваивали музыкальную грамоту, и
я бы, конечно, давно плюнула на это нудное дело, если бы не... обещанные
пять долларов. Однажды моя ровесница и соседка Марион Тарквидио по секрету
рассказала мне, что они всей семьей перебираются в другой район Нью-Йорка и
не хотят брать с собой фортепиано. Я сразу же побежала к маме: "Марион
уезжает, и я хочу их фортепиано!" Я помню, мама ответила, что у нас на это
нет денег, а я плакала и упрямо повторяла: "Я хочу фортепиано!". Через
день, вернувшись из школы, я увидела в нашей комнате фортепиано... - А что
же Мерна?
- Мама сказала мне: "Я хочу, чтобы ты научила петь Минну". Я была
готова учить сестру, но сама она ни в какую не желала этого. Ей это было
неинтересно. И тогда я сказала ей: Ты, должна научиться. Не ради меня -
ради мамы". И Мерна подчинилась... - Так родился ваш дуэт?
- Да. Мой
высокий голос и ее низкий так удачно совпадали, что нас хвалил не только
Заславский, но даже Стучков. А я на протяжении всех лет, что мы выступали с
Мерной, всегда смотрела на портрет мамы и говорила: "Мамочка, спасибо тебе,
это только твоя заслуга, что мы стали петь и известны во всем еврейском
мире". - Гастролировали много?
- Естественно. Ездили по всему миру.
Выступали в Южной Африке, Австралии. Не раз давали концерты и в Израиле. А
однажды на гастроли нас пригласило израильское правительство. Во время войны Судного дня. Видимо, решили, что мы сможем
психологически помочь солдатам. Мы много выступали, особенно перед
ранеными. Помню, в одном из госпиталей мы вошли в палату, где лежал молодой
парень, - нога в гипсе поднята на растяжке, руки и лицо забинтованы, из-под
повязок видны только глаза... Рядом сидела его мать. Мы заговорили с ней на
идиш, и она тут же со слезами на глазах отозвалась: "Он здесь уже три
недели, но еще ни разу не сказал мне ни слова". Что нам с Мерной
оставалось? Мы переглянулись и потихоньку запели: "hава нагила... hава
нагила..." И вдруг парень шевельнул перебитой ногой - как бы в такт
мелодии... Это было поразительно! Его мать не могла поверить своим глазам
и только обнимала нас и плакала... - Еще в Союзе я слышал о смерти Мерны в
авиакатастрофe... - Ничего подобного! Она умерла в 1976 году от
опухоли мозга. Никогда ничем не болела - и вдруг... Много лет после ее
смерти я не пела. Не могла. И только лет пятнадцать-двадцать спустя снова
запела, но уже с мужчинами. Например, с великолепным, мудрым и обаятельным
Эмилем Горовцом, к великому сожалению, недавно ушедшим от нас. Пела я и с
Яковом Явно - талантливым и целеустремленным певцом...
