В тель-авивском издательстве "Ицхок-Лейбуш Перец
фарлаг" готовится к изданию
антология песен Лейбу Левина [ворт ун нигн] ("Слово и мелодия").
Сборник содержит 49
песен слова Ицика Мангера, Гальперна Лейвика, Хаима-Нахмана Бялика и других выдающихся
еврейских поэтов.
Фортепьянные обработки песен выполнили д-р Ханан Винтерниц и Регина Дрикер,
обработки для гитары - Алексей Белоусов, музыкальное редактирование -
Зимра Орнат (Лифшиц) и Регина Дрикер.
Предисловие и эпилог написала дочь Лейбу Левина - известная певица и актриса
Рут Левин,
она же иллюстрировала книгу историческими фотографиями и
рисунками. Оригинальные тексты
на идиш снабжены переводами на иврит и английский.
Композитор, актер, чтец
Лейбу Левин родился в 1914 году в местечке Кымпулунг (Румыния) и скончался в 1983-м в
Герцлии.
В 1919 году Лейбу Левин переехал из Кымпулунга в Черновцы, где
пел в синагогальном хоре, в конце 1920-х — начале
1930-х годов занимался в учительской семинарии. В 1934—40 гг. он
ездил по городам Румынии с чтением произведений еврейских писателей, исполнением песен.
В репертуаре Лейбу были народные песни, а также песни в фольклорном духе, написанные
им самим на стихи еврейских поэтов и учителем из Бессарабии
З. Бардичевером (1898—1937) на собственные стихи.
В 1939 году в Черновцах
вышел сборник мелодий Л. Левина [зэкс шлОфлидэр] ("Шесть колыбельных";
переиздан в 1969 г. в Тель-Авиве).
После нападения нацистской Германии
на СССР Лейбу Левин был мобилизован на фронт. Вскоре всех бывших румынских граждан сняли с фронта и отправили
в трудармию, на Урал.
В 1942 году Левин был арестован, до 1956-го сидел в ГУЛАГе.
После реабилитации поселился в Москве,
выезжал с концертами в другие города СССР.
В 1972 году Лейбу Левин репатриировался в Израиль, продолжал выступать
и писать песни...
Он перевел с немецкого языка на идиш стихи погибшей в нацистском
концлагере черновицкой еврейки Зельмы Мербаум-Айзингер (1924—42).
К пяти из этих стихотворений Левин сочинил мелодии, опубликованные вместе со всеми переводами
в книге З. Мербаум-Айзингер [лИдэр] ("Стихи", Т.-А., 1980).
"Не владея музыкальной нотацией, но будучи художником самого высокого уровня,
он преуспел в том, что
создал замечательное соединение поэзии и мелодии.
Мелодия проистекает из слов, и тем, кто слышит эти песни, кажется, что
они родились вместе" - так характеризует творчество Лейбу Левина доктор Ханан Винтерниц.
Заказать книгу с 25-процентной скидкой можно по адресу:
ruthlevin6@hotmail.com
...Отец мой, Лейбу Левин, был, пожалуй, самым "нетипичным" явлением в моей жизни, главным и
единственным виновником моей сегодняшней карьеры. Он вырос в Черновицах и жил там до начала войны. Он был чтец, певец и композитор, хотя никогда этому не учился. Он не был в этом мире ни членом союза поэтов, ни членом союза композиторов, не принадлежал ни к одному творческому профсоюзу, даже чтецов-декламаторов. Он пел стихи, а песни исполнял, как поэмы. Работа не была для него профессией - он просто жил ею. Не зная нот, он пел. Не умея играть ни на одном инструменте, он писал музыку. Его единственным инструментом, его рабочим станком был он сам, его собственное тело, его лицо, руки, язык, голос. Он сам был струной и песней. И была у него одна мелодия, которой он служил до конца жизни, - идиш, еврейская литература и музыка, еврейское бытие.
Он был одним из первых (а по сути - первым), кто вынес на сцену стихи Ицика Мангера.
Он был первым, кто читал со сцены басни Элиэзера Штейнбарга - еще до того, как они были
опубликованы. Он пел и народные песни, и песни собственного сочинения - на стихи еврейских
поэтов Ицика Мангера, Аврома Рейзена, Лейвика
Гальперна Лейвика, М.-Л. Гальперна и многих других. Он был очень популярен в тогдашней Румынии (в Бухаресте каждое воскресенье он устраивал так называемые поэтические утренники), пользовался огромной популярностью среди еврейской молодежи - той, которой сейчас почти не осталось на свете. Те молодые люди из папиной юности давно стали стариками, и сегодня пою для них я, дочь их кумира...
В 1990 году я выступала на черновицкой сцене, где в тридцатых годах выступал папа. В зале было, наверное, тысячу человек; люди плакали; взошла, взобралась на сцену какая-то старушка, обняла меня, целовала - за папу...
Там, в Черновцах, мне аккомпанировал замечательный концертмейстер Моисей Ефимович Шехтер, а здесь - в течение нескольких лет - его дочь Рина Шехтер...
- На тебя повлияла обстановка в доме, его еврейский дух?
- Конечно. Я жила некой странной жизнью. Была счастлива, когда меня принимали в пионеры, даже поклялась "вечно хранить заветы Ильича" на могиле не помню кого ...
- Элиэзера Штейнбарга?
- Нет, я родилась и росла в Москве - значит, это, видимо, было на могиле Неизвестного солдата.
Монолог второй.
От Урала до Москвы
...В начале войны отец попал на Урал, в трудармию. Там случайно познакомился с известным русским чтецом Дмитрием Николаевичем Журавлевым и одно время выступал вместе с ним в госпиталях и концертных залах Урала (в первом отделении Журавлев читал по-русски, а во втором - папа, естественно, на идиш).
В 1942-м отца арестовали, а освободился он в 56-м.
- По какой статье он сидел?
- Как многие - по 58-й. Признали его "румынским шпионом".
- А как он оказался в Москве?
- Его приговорили к 15 годам, но освободили на год раньше срока. Какой-то добрый лагерный начальник (ведь подули вроде бы теплые ветры) посоветовал папе ехать прямо в Москву и там добиваться реабилитации. И папа поехал. И остановился на квартире у Цили Абрамовны Гутерман, с которой познакомился еще в лагере (она сидела как "жена врага народа"). Циля Абрамовна, врач по профессии, фактически спасла отца от смерти в лагере. Недавно Нехама Лифшицайте, близко знавшая моего отца, рассказала мне то, о чем он никогда мне не рассказывал. Именно эта Циля Абрамовна буквально вытащила отца из штабеля трупов, увидев, что кто-то там вроде шевелится. Отец был обморожен, ничего не мог ни есть, ни пить. Циля Абрамовна выходила его, оставила у себя в медпункте на должности медбрата. Так папа выжил. Потом он написал письмо Соломону Михайловичу Михоэлсу, и вскоре отца из того тайшетского лагеря перевели в Ухту, где действовал театр заключенных.
- Что они ставили?
- Веселые опереттки, в основном Оффенбаха. А потом вышел указ Сталина: всех, кто сидят по 58-й, отправить на лесоповал. И это было уже не совсем весело...
... Папа не хотел возвращаться в Черновцы. Ему в лагерь написал наш родственник, сообщил, что вся семья папы погибла в Транснистрии. И у папы никого там больше не оставалось. Ему не к кому было туда возвращаться. Он хотел приехать туда с концертом. Спустя несколько лет после переезда в Москву его пригласили в Черновцы на юбилей Элиэзера Штейнбарга.
- Как его приняла публика?
- Пятнадцать минут ему не давали начать концерт - аплодировали стоя.
- А в Москве, значит, он поселился у Цили Абрамовны?
- Да, и вскоре женился на ее дочери. Она - физик по образованию, она была в аспирантуре, но когда в сорок восьмом погнали с работы всех евреев, она стала преподавать математику в средней школе. Последнее.время перед репатриацией была редактором в издательстве "Мир", а здесь, в Израиле, десять лет работала в университете.
- А чем занимался в Москве отец?
- Поначалу никакой работы не было. Потом он свел знакомство с оставшимися в живых после сталинских чисток еврейскими писателями. Он подружился со Шмуэлем Галкиным, Шике Дризом (кстати, у Галкина он впервые встретился с Нехамой Лифшицайте, только что занявшей первое место на всесоюзном конкурсе). И с Нехамой вместе отец в течение трех лет гастролировал по стране.
- Он пел?
- Нет, пела Нехама, а отец читал стихи еврейских поэтов. Но вскоре ему пришлось уйти со сцены, потому что во время выступлений он стал терять сознание: сказалась черепная травма, полученная в лагере.
У него были пышные-пышные черные волосы. Когда он ушел со сцены, они враз опали, поредели...
Монолог третий.
Сон о моих близких
...Несколько дней назад мне приснился сон. Я увидела какого-то старика, а может - своего деда, которого никогда не видела.
- Какого деда? Маминого отца или деда по отцовской линии?
- Не знаю. Отца мамы расстреляли в 37-м, а папин отец и моя бабушка тоже погибли в лагерях Транснистрии в годы второй мировой. В общем, увидела во сне какого-то деда и с досадой подумала о нем: господи, ну сколько же можно, тебе давно пора в дом престарелых! И поэтому ссорюсь со своими родителями. И вижу огромный стол, уставленный яствами. И за ним сидят мама и папа. И мы в ссоре. И я смиряюсь, понимая, что они имеют право сердиться, и усаживаюсь между ними, и тоже начинаю есть. Из уважения к ним...
Не знаю, что означал этот странный сон. Мне достаточно тяжело, но то, что я делаю сегодня, для меня очень важно.
Монолог четвертый.
Как дождик по дырявой крыше...
...Уйдя со сцены, папа продолжал сочинять песни - написал их около восьмидесяти. И он нам их пел - своей семье, соседям, знавшим идиш. Я не понимала слов этих песен: папа никогда не учил меня языку, никогда не говорил со мной на идиш. Это для меня сегодня - невосполнимая потеря.
Правда, я училась в Бар-Иланском университете, говорю на идиш, пишу на нем и читаю, но мой идиш - выученный. И это ужасно обидно.
Но тогда, дома, папины песни жили и, как живые, чуть волновались при каждой новой встрече-исполнении, теснились и радовались, когда рождалась новая. Жили - непрописанными. Я знала их в лицо и отличала каждую по походке, по складкам платья, по выражению папиных губ,и глаз. Одна пускалась танцевать, как дождик по дырявой крыше, другая заламывала руки, третья подмигивала мне, маленькой, и вдруг расцветала...
Собственно, слова не имели значения. Папина музыка говорила за них. А квадратные черные буковки, из которых слагались слова, долго оставались для меня чужими.
И лишь в 1983 году, когда папа умер, я решила, что обязательно должна петь на идиш, должна продолжить его мелодию, которую никто, кроме меня, не продолжит. Должна раскрыть магию этих квадратных черных букв.
В восемьдесят четвертом я пошла учиться к Зимре Орнат, сабре, классической певице, педагогу вокала. Я пришла к ней с папиными песнями, Зимра влюбилась в них и уже через год организовала из них полную концертную программу. И мы вдвоем с Зимрой пели эту программу, объездили с ней весь Израиль.
Один из наших концертов по просьбе Зимры вел брат основателя "Габимы" Нахума Цемаха - выдающийся актер, хореограф и режиссер профессор Беньямин Цемах (он умер всего полгода назад в возрасте 95 лет, светлая ему память). После того концерта Беньямин пригласил меня участвовать в работе драматического кружка при отделении идиш Бар-Иланского университета. Я занималась в этом кружке почти три года - пока он существовал. Проф. Цемах поставил спектакль по пьесе Ицика Мангера "Гоцмах-шпиль", в котором я исполнила роль Мирэлэ. Меня увидел в этом спектакле Шмуэль Ацмон из нового театра на идиш и пригласил на роль Эстер ха-Малки в музыкальной комедии "Мегилэ", поставленной Шмуэлем Бунимом по мангеровским "Мегилэ-лидэр".
Монолог пятый.
Мы - на своей земле
...Когда в 1972 году мы приехали в Израиль, папа купил большой магнитофон с бобинами (тогда еще не было аудиокассет) и записал несколько десятков своих песен. Просто пел и декламировал... Записал шесть песен и на "Коль Исраэль", эти записи существуют. Несколько песен записал в Иерусалимской фонотеке.
После его смерти мы с мамой подготовили к печати его песни. Обратились к пианисту Ханану Винтерницу, недавно скончавшемуся, и он сделал фортепьянные обработки для 45 папиных песен. Сделал так замечательно, словно знал папу!
- Рут, вы пошли к Винтерницу - с чем? Ведь Лейбу Левин не знал нотной грамоты, не записывал
свои песни...
- Еще при жизни папы мы издали сборник его песен с аккордами. Какой-то студент музыкального факультета записал эти песни - не всегда точно, да и аккорды не всегда мне нравились. С этим мы и пришли к Винтерницу. Кроме того, я спела ему несколько песен папы, и Винтерниц тоже записал их.
- Рут, вы гастролируете?
- Дважды в 1990 году была в Черновцах, Киеве и в Москве - там выступала в здании театра "Шалом". С театром Ш. Ацмона ездила в Германию со спектаклем "Мэгилэ", дважды была на гастролях в США по приглашению "Арбетер-ринг". Выступала и в Польше.
- Зарубежные гастроли - это хорошо. Но что с концертной деятельностью здесь, в родной стране?
- В Иерусалиме я выступала с гитаристом, замечательным музыкантом Давидом Розенштейном. Некоторое время работала с Радой Турнов. А потом меня познакомили с Региной Дрикер, с которой работаю сегодня. Регина приехала в страну семь лет назад из Харькова, она - моя большая удача. Помимо высокого профессионализма, она обладает горящим сердцем и какой-то неимоверной интуицией. Можно в совершенстве владеть профессией концертмейстера и исполнять свою работу на чистом профессионализме - и только. Но можно, кроме того, вкладывать в это всю душу. Отдаваться всецело. Так, как Регина. Это была ее идея - обратиться к Майку Бурштейну, мэтру современной еврейской сцены, и предложить ему записать со мной диск папиных песен. Теперь этот диск уже записан и скоро будет издан. Поставили с помощью режиссера и драматурга Марины Сорель моноспектакль на иврите - о идиш... Сейчас мы с Региной довольно регулярно концертируем, поем не только на идиш, но и по-русски, и на иврите, и на французском, и на английском. Обожаю романсы ("Под небом голубым есть город золотой"), русские народные песни, например, "Рябину". Поем Окуджаву (Регина относится к нему очень трепетно). Словом, позволяем себе выбирать самые "вкусные" песни. А 30 декабря в рамках второго международного фестиваля идиш мы должны выступать в музее "Яд ва-Шем". В числе прочих песен я исполню там, на папину музыку, шесть переведенных им с немецкого на идиш песен на стихи погибшей в Транснистрии 18-летней Зельмы Мербаум-Айзингер (она занималась в драмкружке, который папа до войны вел в Черновцах).
- Что ты думаешь, Рут, о будущем языка и культуры идиш в Израиле?
- Почему только "в Израиле"?
- Потому что Израиль, на мой взгляд, должен был бы хранить и развивать эту великую культуру. Должен был бы, но - увы! - не хранит.
- Израиль, собственно, был построен на том принципе, что надо отбросить эту культуру и начать все сначала. Это страшно - расти без своего языка и своей культуры. Я, дочь Лейбу Левина, не в состоянии написать о нем на его любимом языке - на идиш. Папа когда-то написал
Кому я буду петь, кому?
И некому, и поздно...
Хоть к небу голову закинь
И пой далеким звездам.
Не так давно, разбирая его архив, я нашла на отдельном листке выписанную им на русском языке фразу из письма Рильке: "Во всем, что нам дорого и насущно важно, мы несказанно одиноки".
Идиш не нуждается в общих словах. Я тоже не люблю их. Я предпочитаю возделывать свой сад и не надеяться на других. Конечно, проще всего ныть по поводу судьбы мамэ-лошн. Но я предпочитаю делать дело. И пою своему двухлетнему Лейбелэ песенки на идиш. И он уже начинает их мурлыкать...
